Ниже мы приводим размышления сопредседателя РКНК, Халидова Д.Ш., о том что происходит и как решать проблемы на Северном Кавказе, опубликованных в Общероссийской еженедельной газете «Военно-промышленный курьер» №41-42, октябрь 2010
В данной статье я попытаюсь ответить на два вопроса: каковы основные причины хронической нестабильности в Северо-Кавказском регионе на протяжении последних 5-10 лет и почему несостоятельна в концептуальном плане опора на социально-экономическую стратегию?
Важно адекватно воспроизвести модель «генерирования» хронической нестабильности и правильно оценить роль тех или иных (постоянно действующих) факторов, влияющих на обострение ситуации на Северном Кавказе. Неудача федеральной политики здесь прямо вытекает из методологических ошибок и концептуальной несостоятельности. В чем это выражается?
РАЗБОР ПОНЯТИЙ И КОНЦЕПТУАЛЬНОГО БАГАЖА
Попробуем разобраться в терминах, ибо терминологическая «вольность» как раз и отражает концептуальную несостоятельность. Мне представляется, что ошибка центра заключается в неадекватном моделировании ситуации и основных причин воспроизводства нестабильности, в непонимании природы мотивов и ценностей тех, кто составляет идеологически «заряженное» ядро мятежников — исламистов особой породы. Мы исходим из того, что именно этот фактор наиболее дестабилизирующий в регионе. Все остальные причины — этнополитические, коррупционно-олигархические, другие уступают фактору экстремистского подполья по своему влиянию на стабильность.
Поскольку мы занимаемся не пропагандой, а аналитикой, для начала хотя бы надобно определиться с понятиями. Пора отказаться от термина «бандиты» в отношении членов экстремистского подполья. Ядро последних — идейно мотивированные люди, как бы мы к ним ни относились. И не случайно несколько лет назад экс-начальник Управления ФСБ по Дагестану признал, что «мы проигрываем им идеологически». Симптоматичное признание. Для идейно «заряженных» подпольщиков более подходящий термин «мятежники-исламисты». А то, что происходит в регионе, — это мятежевойна. Наступление эпохи подобных войн предсказал еще в 50-е годы известный русский ученый-эмигрант Евгений Месснер.
Такого рода мятежники в научно-богословских кругах России и мусульманского мира мира получили название такфиристы или хариджиты(в Саудовской Аравии). К такфиру — обвинению в неверии, прибегали мусульманские деятели в своей борьбе с монгольской властью, которая только «внешне», чисто формально приняла ислам. При этом идеологическое оправдание такой борьбы(с неизбежной смутой и кровопролитием при этом) находили в трудах известного, по тем временам, богослова, Ибн Таймийя(XIII в.). А что касается хариджитов, в период праведных халифов (почти 14 веков назад) громко о себе заявила группа экстремистов(как бы нынче это назвали), которые бросили вызов халифу Али и отличались чрезвычайно радикальными требованиями к своим единоверцам. Впоследствии разгромленная (своими единоверцами), эта группа со всей отчетливостью показала, к чему приводит отступление от меры — краеугольного камня в исламе.
А что же так называемые «ваххабиты»? Известно, что Королевство Саудовская Аравия-КСА (родина «ваххабизма») предъявляет серьезные претензии ко всем, кто связывает терроризм на Северном Кавказе с, т.н., «ваххабизмом». Во-первых, так называемые, «ваххабиты» именуют себя салафиюн (следующие путем праведных халифов) и справедливо негодуют, когда их называют по имени шейха-обновленца (реформатора) Абд аль-Ваххаба (XVIII век, Аравийский полуостров). И тем более остро они реагируют, когда их причисляют к английским шпионам.
Во-вторых, КСА недвусмысленно поддержало Россию в ее чеченской политике, признав законность избрания президентом Чечни Ахмада-хаджи Кадырова в 2004 году и последующие выборы в республике (в отличие, кстати, от Запада). Эр-Рияд оказывал такие серьезные знаки внимания чеченским лидерам, что не оставалось сомнения в однозначности поддержки России в том, что касается Северного Кавказа.
С другой стороны, известно, что отец и сын Кадыровы принадлежат к влиятельному в Чечне и Ингушетии суфистскому (тарикатскому) ордену Кадырия. А суфизм, по ряду богословских вопросов, расходится с салафизмом, но это вовсе не означает неизбежность конфликта. Суфисты и салафиты(в российском обиходе — «ваххабиты») вполне мирно уживаются в целом ряде исламских стран. И только в России, почему то(может быть благодаря 3-й силе?), этот конфликт приобрел, прямо таки, экзистенциональный характер. Поэтому, логическая неувязка снимается использованием понятия «такфиристы» для обозначения идейного ядра экстремистского подполья; разведением, собственно, понятий «ваххабит» и «салафиюн». Последнее важно, ибо огромное число мусульман-салафитов в России интегрированы в российский социум и более того — особо продвинутые среди них не теряют надежды на союз с российскими патриотами в общем деле возрождения России и сопротивления западной модели глобализации.
В том, что касается термина «ваххабит» (и «ваххабизма»), нельзя не заметить одну особенность: самым удивительным образом в одной «лодке» критического запала оказались абсолютно разные по своей духовной подкладке люди: суфистские лидеры из духовных управлений мусульман (ДУМ) северокавказских республик и неолибералы вкупе с сионистами. Оба эти лагеря почти с одинаковой ненавистью, но по разным причинам клеймят «ваххабизм».
Если для первых это вопрос власти над умами и сердцами мусульманской паствы, то для отечественных неолибералов это принципиальный вопрос, затрагивающий их (предельно отвязные) ценности и чувство двойной, а то и тройной лояльности. Вот так и получается, что вопрос об идентификации «ваххабитов» с англосаксонской агентурой не имеет однозначного определения. Для неолибералов жупел «ваххабизма» — способ дискредитации и Ислама, и собственно Саудовской Аравии, в рамках политики агрессивной глобализации. Какое это имеет отношение к нашей теме? В рамках геополитики и стратегического выбора России достаточно значимое, хотя и опосредованное, о чем мы поговорим ниже.
ОБ АДЕКВАТНОСТИ МЕТОДОВ АНТИТЕРРОРА
В нашей стране достаточно широко распространены некритические стереотипы относительно причин терроризма и хронической нестабильности в СКФО. В частности, тезис (причем абсолютно бездоказательный) о тесной связи между хронически высокой безработицей и социальной неустроенностью молодежи, с одной стороны, и ростом рядов экстремистского подполья и нестабильностью — с другой. Безработных в регионе сотни тысяч, а в рядах мусульманских мятежников состоят от силы несколько сотен человек, а со скрытой социальной поддержкой отдельных общин — от нескольких тысяч до 15-30 тысяч человек (оценки весьма приблизительные). Негусто, но достаточно, чтобы держать в страхе коррумпированных чиновников, местных олигархов и высоких чинов из милиции. Ситуация, прямо влияющая на инвестиционную привлекательность и успех федеральных начинаний, вроде открытия полпредства СКФО и новой стратегии развития региона.
Анализ показывает, что динамика терактов в регионе за последние пять лет имеет явно выраженный негативный характер. Рост по сравнению с 2008 годом — почти в два раза, о чем убедительно свидетельствуют цифры из исследования дагестанского ученого К. М. Ханбабаева. Соответственно возросло и число жертв со стороны как правоохранителей, так и мятежников-такфиристов. Чем больше упора исключительно на силу, зачастую неизбирательную, тем больше «ответного» террора, тем больше акций мести, как об этом говорит «народное радио». Кстати, такую же закономерность выявили в мире, анализируя географию распространения «международного терроризма» (см. книгу Андрея Ваджры «Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии»).
Что мы видим на практике? Государство неадекватно оценивает ситуацию и пытается деньгами (социально-экономическими мерами) нейтрализовать конфликт, имеющий качественно иную природу. Чиновники на местах, охочие до обильных федеральных ресурсов, не устают повторять вот уже на протяжении 15-20 лет, что все дело в деньгах, вернее — в их нехватке для создания новых производств, отсюда нестабильность и терроризм. Центр делает вид, что верит этому, и периодически продуцирует инициативы с инвестициями и разного рода «социально-экономическими» программами. Часть денег, как положено, подвергается «распилу», а проблема нестабильности тем временем еще более усугубляется. В ответ наращиваются силовой блок, соответствующие практические мероприятия и угрожающая риторика. Все это напоминает дурную бесконечность с перманентной вялотекущей гражданской войной.
Каковы же внешние и внутрирегиональные причины этого явления?
СНАЧАЛА О ВНЕШНИХ ФАКТОРАХ
Политика центра на Северном Кавказе неадекватна реальной ситуации и противоречива. Руководство страны демонстрирует политическую «усталость» от хронического характера конфликта в регионе и готовность в принципиальном плане решать назревшие проблемы. Однако реальные дела, в том числе и в законодательной, политэкономической и правоохранительной сферах, не оставляют шансов на прорыв, более того — усугубляют ситуацию. Такая неадекватность имеет под собой несколько оснований концептуально-геополитического, меркантильно-корпоративного и когнитивного характера. И все они связаны друг с другом.
Концептуально-геополитический срез. В концептуальном плане регион объективно «палестинизируется», превращаясь в постоянно действующий фактор политической жизни страны: чем больше «войны» на Кавказе, тем меньше разговоров о реальных причинах социальных неурядиц россиян. В геополитическом же плане «палестинизация» Северного Кавказа выполняет функцию органичного встраивания России в англоамериканский(западный) сценарий и в коалицию перманентной войны с «международным терроризмом» во главе с США, а в неявной форме — в антиисламскую коалицию.
Собственно, сам концепт «международного терроризма» — это миф, рожденный в «лабораториях» ЦРУ и призванный играть роль инструмента агрессивной глобализации и переформатирования стран мировой периферии и полупериферии. Именно потому на вооружение взята израильская (в целом западная) стратегия и тактика антитеррора. Такая политика вполне в духе стратегии «управляемого хаоса», о чем мы поговорим ниже. Кстати, один из теоретиков в этой области, бывший эксперт Пентагона при Буше-младшем Стивен Манн еще в середине 2000-х годов был назначен «смотрящим» за Каспийско-Кавказским регионом.
На Ближнем Востоке (Палестина) данные теория и практика антитеррора выполняли вполне определенную стратегическую функцию: построение «здания» моноцентричного государства за счет территории «чужих», для чего дело надо представлять таким образом, что эти «чужие» (палестинцы) — прирожденные террористы, неспособные иметь собственную государственность. В рамках такой политики средствами государственного насилия провоцировался ответный террор, а умеренные силы палестинского сопротивления планомерно уничтожались на протяжении 50-70-х годов. Пока на поверхности не остался один Ясир Арафат — террорист № 1, впоследствии лауреат Нобелевской премии мира. В общем, здесь все логично: цель и средства системно(органично) связаны друг с другом.
В Афганистане и Ираке США также закрепляются прочно и надолго, а само присутствие оправдывается хронической нестабильностью, которую сами же американцы и спровоцировали. Пусть никого не вводит в заблуждение вывод американских войск из Ирака. Там остался мощный вооруженный «кулак» из частных, корпоративных армий, а сама страна отброшена на 50 лет назад и истерзана окончательно: более 150 тыс. жертв среди мирного населения, резкий рост болезней рака и др. связанных с применением бомб и ракет с радиоактивной «начинкой».
Другое дело Россия. Москва не ставит перед собой стратегическую цель: отчуждение, а то и вытеснение Северного Кавказа с российского «пространства». Интеграция — вот главная стратегическая установка, разделяемая ответственной частью правящей элиты и более чем 90% населения региона. Тогда почему же на вооружение взята антитеррористическая метода, повторяющая «зады» ближневосточной (и шире — западной) теории и практики?
На уровне среднего звена политики и силового (правоохранительного) блока это концептуальное расхождение чувствуют лишь особо продвинутые. На эти противоречия обращали внимание некоторые старшие офицеры ФСБ и МВД из региона. Там люди ближе к своим народам и вовсе не жаждут большой войны, зная, к чему все это ведет. Именно поэтому удалось в значительной мере погасить возникавшие очаги терроризма в Карачаево-Черкесии в 2000-е годы. «Партия» салафиюн (или ваххабиты, по терминологии властей) составляла вполне легитимную часть общества КЧР. И тем не менее властям (светским и духовным) вкупе с милицейским начальством удалось успешно купировать проблему без большой крови и насилия. И это несмотря на планы «сверху» по «нейтрализации ваххабизма». В немалой степени удалось погасить очаги конфликта и в Чечне, проводя политику национального примирения в форме широкой амнистии бывших боевиков. Национальное примирение — здесь ключевое понятие, и в принципе необходимо взять эту концепцию в качестве основы.
Таким образом, стратегические цели Российского государства вступают в противоречие с избранными средствами. В чем суть этих средств? В неизбирательном насилии и принципе коллективной ответственности, в опоре на «старо-новый» постулат «самооговор — царица доказательств», пытки и унижение мужского достоинства (как в концлагере в Гуантанамо и тюрьме «Абу Грей») и бессудные расправы. И мы пожинаем горькие плоды этой практики и чуждой теории антитеррора.
Кстати, в интервью одной из московских газет президент Ингушетии Юнус-бек Евкуров признал (косвенно) актуальность проблемы бессудных расправ и порочность опоры на принцип «жесткой и неумной силы». Ибо он предполагает отказ или второстепенную роль альтернативных методов из области народной дипломатии и политики, социальных и нравственных мер воздействия.
Такая концептуально-геополитическая «закваска» предопределяет и особую логику функционирования правоохранительно-силовой «машины», способствующей воспроизводству нестабильности в регионе (второй фактор). К такому выводу приходят не только независимые эксперты, но и околовластные. Так, авторы аналитического доклада «Кремль и Северный Кавказ: новые политические решения и новые вызовы федеральной власти» (2009) пишут, что назревает понимание необходимости «отказа от политики силового подавления несистемных элементов, которая имеет обратный эффект в Дагестане и Ингушетии. Обратный пример Чечни, при всех оговорках, показывает, что политика национального примирения способна кардинально изменить положение дел..
Те же позитивные тенденции сейчас просматриваются в Ингушетии, но в Дагестане жесткость силовых структур в лице МВД становится дестабилизирующим фактором»(выделено Х.Д.Ш.).
С какого-то периода меркантильно-коррупционные и «корпоративные» мотивы начинают превалировать над задачами решения проблемы терроризма по существу. Система начинает обслуживать свои «корпоративные» интересы: терроризма должно быть ровно столько, чтобы силовая «машина» работала без сбоев, а цифра в федеральном бюджете (много миллиардов рублей) росла с каждым годом. Никто не признается в этом, но подспудно сей мотив, безусловно, присутствует в определенном слое силового начальства. Косвенных примеров, подтверждающих эту гипотезу, предостаточно.
Еще один (внешний) фактор связан с наличием влиятельных «игроков» федерального уровня, имеющих собственные интересы на Северном Кавказе, с неконсолидированностью федеральной власти в регионе. Сюда входят министры и руководители некоторых ключевых федеральных ведомств, крупные олигархи и представители топ-менеджмента госмонополий. Около 60% руководящих должностей в аппаратах госвласти, в различных ГУП и ОАО в субъектах Федерации входят в номенклатуру федеральной власти. За них идет нешуточная борьба. У влиятельных высших чиновников центра своя креатура на местах, и зачастую власти региона в их лице сталкиваются с серьезной силой.
Можно привести следующий пример. В августе 2006 года на совещании в Ростове-на-Дону тогдашний президент Дагестана, Муху Алиев недвусмысленно обвинил федеральное начальство из правоохранительно-силового блока в прикрытии коррупции и теневой экономики на местах, в частности широкого распространения браконьерства на Каспии с откатами для пограничников, призванных контролировать море.
Или другой пример, когда на встрече с дагестанским руководством (Сочи, август 2010-го) Дмитрий Медведев бросил фразу: «Пора прекратить торговлю должностями». Но президент страны имел в виду, прежде всего, федеральные должности в республиках СКФО. Такая «торговля» — секрет Полишинеля на Северном Кавказе. В этих условиях благие намерения одних по «искоренению зла коррупции» и прочих грехов саботируются меркантилистскими установками других и очень влиятельных «игроков» регионального масштаба.
Четвертый (внешний) фактор. Федеральные и (частью) региональные чиновники попросту путаются в причинно-следственных связях, с трудом понимают, о чем идет речь, когда разговор заходит о реальном положении дел. Они все привычно сводят к деньгам, к большим деньгам, не догадываясь что тут качественно иное. Для ядра непримиримых мятежников это сплав из объективных и субъективных духовных факторов, пусть даже они связаны с неадекватными интерпретациями священных текстов Корана. Для «лесной», подпольной «пехоты» это что-то среднее между романтикой поиска справедливости и бегством от произвола милиции и силовиков.
Неадекватность осмысления ведет к неадекватности методов, к некритическому отношению к чуждым («импортным») методам и теории решения сложной задачи. Вообще это серьезная проблема, затрагивающая отношения по линии «честная наука + ответственное экспертное сообщество и чиновники»: одни претендуют на знание «что и как», но лишены возможности принимать решения, а другие делают вид, что знают, но не дружат с логикой (или она носит меркантильный характер) и наделены правом принимать решения.
Адекватное объяснение и понимание происходящего на Северном Кавказе возможно, если опираться на концепцию «АНТИСИСТЕМЫ». Все вышеперечисленные факторы связаны друг с другом и составляют своеобразную антисистему. Анти — потому что эти факторы, взятые в совокупности (в связи друг с другом), действуют «перпендикулярно» государственным стратегическим целям и задачам. На высшем, концептуально-геополитическом уровне задаются такая теория и метода решения проблемы стабильности на Северном Кавказе, когда ее по определению никогда невозможно достичь. На вооружение (неявно) взята метода УПРАВЛЯЕМОГО ХАОСА и постоянного провоцирования нестабильности.
Согласно концепции управляемого хаоса, которой руководствуются США: а) в ресурсном отношении более выгодно управлять хаосом, нежели порядком; б) неявно проводится политика депопуляции и сокращении населения; в) устанавливается контроль над богатыми нефтью и газом регионами и странами, а также над важными в геостратегическом отношении коммуникациями. Элементы такой стратегии очевидны и в России, в частности на Северном Кавказе, в том числе и в работе отечественной пропагандистско-силовой «машины».
Достаточно сделать контент-анализ печатных СМИ, передач и фильмов на центральных ТВ-каналах, чтобы убедиться в этом. Пропаганда (неявная) кавказофобии и исламофобии, провоцирование конфликтов на этнической и религиозной почве, формирование общественного мнения в пользу «отсечения» Северного Кавказа от России — это реальность сегодняшнего дня. Здесь не только и не столько погоня за «жареным» фактом, а надо полагать, сознательная демонизация российского Кавказа с далеко идущими последствиями для страны.
Кто этот анонимный круг людей, принимающих столь важные решения? Он рассредоточен по разным ключевых структурам государства, экспертного и массмедийного сообществ и представляет собой «агентуру глобализации» или «5-ю колонну». Все, что они делают, вполне укладывается в сценарий превращения России в сателлита США (как «инструмента» и плацдарма транснациональной олигархии).
На втором — промежуточном — уровне тон задают уже корпоративно-эгоистические интересы чиновников. Если даже понятен общий замысел тех, кто задает тон в кавказско-исламском направлении политики Москвы, частный интерес побеждает выгоды общего блага. Здесь не до теорий и трагедий многих тысяч людей, здесь быть бы только живу, успеть до пенсии дожить и нажить приличное состояние. В этой же обойме — местные (регионального масштаба) олигархи и креатура влиятельных федеральных акторов.
Ну и наконец, третий уровень — это тот слой аппарата власти, у которого очевиден когнитивный диссонанс: невежество и непонимание того, что происходит в реальности. Это очень легкий объект манипуляций, до которого с трудом доходят научные выкладки и логические соображения. Здесь тот самый случай, когда в одной отдельно взятой голове вполне укладываются несовместимые вещи. Присутствие элементов мифологичности и традиционализма — характерная черта мышления этого круга людей.
http://vpk-news.ru/40-356/concepts/severnyj-kavkaz-vjalotekuschaja-grazhdanskaja-vojna
———————————————————————————
О геополитика и роли зарубежного фактора стоит поговорить особо. Наши антисистемщики, рассуждая о причинах нестабильности на Северном Кавказе, как правило, напрямую возлагают вину за мятежевойну в регионе на богатые арабские страны и косвенно — на ислам и мусульманский мир. Безусловно, эти люди лукавят, умалчивая о том, что в данных государствах (особенно в Саудовской Аравии) весьма комфортно чувствуют себя англо-американские спецслужбы и их дочерние структуры.
О ЧЕМ СТОИТ ПОГОВОРИТЬ ОСОБО
Впрочем, надо полагать, в 90-е и в начале 2000-х годов зарубежный фактор играл большую роль в северокавказских делах, хотя и заметно уступающую внутреннему фактору. Однако уже осенью 2008 года я прогнозировал обострение ситуации в южных субъектах Российской Федерации после прихода в Белый дом Барака Обамы. Это связано с активизацией стратегии непрямых действий и сетевой войны, приверженность которым традиционно отличает демократическую «ветвь» американской власти.
Новая администрация США взамен грубовато-жесткой концепции «глобального господства» неоконсерваторов взяла на вооружение концепцию «глобального лидерства». А она предполагает проведение специальных операций и тайную работу денег и разведок, что придает Вашингтону эдакую «пушистость» в глазах мирового общественного мнения, хотя по сути ничего не изменилось.
Разумеется, без благодатной «почвы» все это не даст ожидаемого результата. Но поскольку Каспийско-Кавказский регион давно уже объявлен «зоной стратегических интересов США», то немуд-рено, что с начала 90-х эмиссары американских и британских спецслужб зачастили на Северный Кавказ. Сначала под видом туристов, ученых-этнологов и экологов, затем — журналистов и правозащитников и т. д. Средств на экспертизу ситуации в тамошних республиках РФ не жалели.
Передовой разведотряд, представленный «интеллектуалами» из Соединенных Штатов и Великобритании, организовывал различные семинары, «круглые столы» и конференции, дабы разобраться в обстановке в регионе, в частности найти ответы на вопросы: в чем секрет относительной стабильности в Дагестане (в начале 2000-х) при таком этническом разнообразии и внутриконфессиональных конфликтах, как влияет черкесский этнос на трансформацию политической ситуации на Западном Кавказе (разумеется, не в пользу России)?
Если учесть, что в последние годы экстремистское подполье в регионе (главным образом в Дагестане, в меньшей степени — в Ингушетии и Кабардино-Балкарии) обложило внушительными «налогами на джихад» местных олигархов и коррумпированных чиновников, вряд ли стоит преувеличивать роль ресурсной помощи извне. А значение арабских комбатантов ничтожно, что бы там ни говорили неолиберальные пропагандисты.
Как обычно представители антисистемы реконструируют ситуацию на Северном Кавказе? Попытаемся воспроизвести типичный нарратив околоэкспертно-чиновного и медийного сообщества: «Жили-были простые мусульмане-традиционалисты, приверженцы суфизма и поддерживающие их единоверцы. Все было спокойно, но грянула перестройка, а вместе с ней зачастили в регион посланцы из Саудовской Аравии и Пакистана. Вот они и занесли в регион заразу ваххабизма, воспламенили сознание наивных и невежественных горцев.
Все бы ничего, если бы не страшная безработица и социальная неустроенность. Ваххабитские агенты денег не жалели (денежки-то — из богатой Саудовской Аравии). И тут началось. Мусульмане разделились: одни, превратившись в ваххабитов, принялись проповедовать вооруженный джихад, а другие выступили против них. Пока государство дремало, зараза ваххабизма расползлась по всему региону. Да и инструкторы-арабы не подкачали. В общем, Северный Кавказ стал ареной экспансии всего авантюрно-дерзкого элемента из мусульманского мира.
Многие аборигены слепо верили своим новым учителям, купились на саудовские миллионы и затеяли кровавую бойню, совершая теракты, в том числе и против мирных граждан, пошли против собственного народа. Вот тут-то федеральный центр и взял ситуацию под контроль: повел решительную борьбу с этим злом. А оно такой же природы, что и в Афганистане, где наши (почти) союзники американцы вот уже 9 лет пытаются справиться с другими террористами — талибами. Так что России надо держаться США и Запада, а то страшный исламский мир грозит затопить РФ кровью ее граждан и джихадистов».
Несколько грубовато, но именно таков смысл основного мессиджа отечественных властителей дум из неолиберально-прозападного лагеря. Тут что ни предложение — то неявная ложь. Она складывается из недоговоренностей, частичной правды. Расчет на алогичность и некритичность мышления.
О ВНУТРЕННИХ ФАКТОРАХ БЕЗ ЭМОЦИЙ
———————————————————————————
В данном случае я не имею в виду огромную безработицу и социальную неустроенность молодежи на Северном Кавказе. Нет ни одного серь-езного исследования, доказывающего их влияние на рост рядов мятежников-неохариджитов. На уровне интуиции (даже научной) также с трудом верится, что данные мотивы могут играть значимую роль. Скорее вспомогательную (дополняющую). Похоже, иные эксперты и публицисты, заявляя, что именно по этим причинам экстремистское подполье получает пополнение, упрощают проблему до понятного им уровня.
Тут вполне правомерна рабочая гипотеза, подтверждаемая множеством косвенных свидетельств. Во-первых, из всего комплекса факторов, способствующих уходу молодых людей к «лесным братьям», нелегко вычленить нечто главное, определяющее. Здесь и коррупция, и несправедливость, и безработица, и антиисламский, предельно безнравственный пиар на ТВ, и самоидентификация как исламского пуританина, и наконец, преследования со стороны правоохранителей по признакам «особо выраженной» религиозности.
Но, как представляется, ключевую роль играет именно последний фактор — произвол силовиков. Как признавались старшие офицеры милиции (в Дагестане например), около 70-80% боевиков покинули родные дома из-за давления «стражей порядка» и неуверенности в собственной безопасности. А такая неуверенность вытекает из особенностей религиозных воззрений оказавшихся в подполье. Они, как правило, салафиюн (ваххабиты — в обиходе) и потому априори попадают в разряд нелояльных государству и «подозрительных» элементов. Ситуация обостряется, если известно, что среди экстремистов есть их близкие родственники.
Правда, силовой фактор действует не сам по себе. Он накладывается на внутриконфессиональный конфликт, в котором государство зачастую не выступает в качестве беспристрастного арбитра или плохо справляется с этой ролью. Не будем вдаваться особо подробно в историю данного конфликта. Отметим только несколько важных штрихов.
После августа 1999 года все салафиюн — и мирные (а таких очень много), и немирные — попали в разряд подозрительных элементов. В том же году в Дагестане был принят и соответствующий «антиваххабитский» закон. Поскольку милиция не очень-то разбиралась в вопросах обрядов, стиля поведения и одежды мусульман, открылась широкая возможность для гонений. В Дагестане, Ингушетии и Кабардино-Балкарии вошли в практику массовые аресты и задержания мусульман с последующими допросами, порой сопровождавшимися пытками. Искали по внешним признакам самых неблагонадежных, «неправильно» (не по-традиционному) верующих. Коррупция среди правоохранителей получила еще один источник подпитки.
Милицейская «машина» стала действовать тупо и неразборчиво. Накопилась горькая статистика, а вместе с ней расширялась и сеть вооруженного подполья. Известный эксперт по данной теме Ахмет Ярлыкапов отмечает: «Местные власти на Северном Кавказе сами провоцируют активные действия джамаатов (салафитских «общин»)». Там, где нужен был хирургический скальпель, использовали топор «войны». Дело усугублялось бессудными расправами и ночными вылазками «эскадронов смерти», после которых исчезали сотни молодых людей (очевидно, подозреваемых в причастности к терактам или родственников боевиков). И все это находило поддержку Москвы как наиболее адекватный метод борьбы с терроризмом.
Неспособность и/или нежелание дифференцированно подходить к верующим усугубили проблему. В итоге упор на чисто силовую составляющую привел к обратному эффекту. Внесистемная оппозиция выросла численно, а экстремисты обрели видимость легитимности в глазах части местного населения.
Конечно, нельзя обойти молчанием религиозный фактор, а заодно и вопрос социальной типологии подполья.
Влияние религиозного фактора на нестабильность связано с идейно окрашенным феноменом поиска смысла и справедливости среди определенных слоев северокавказской молодежи. Именно из последней группы отправляется к мятежникам-неохариджитам тот, кто особо подвержен пропаганде экстремистских сайтов. Вполне возможно, дополнительное влияние оказывают и другие причины: комплекс самоутверждения, незнание подлинного смысла священных текстов Корана и, наконец, недовольство морально и социально разложившимся обществом.
Разумеется, к этой группе новых рекрутов экстремистского подполья не надо относить матерых «волков» — ядро непримиримых. Им закрыта дорога к мирной жизни. Собственно, они и не ценят то, что представляет высшую ценность для обычных людей, — жизнь.
В группе молодых рекрутов можно выделить:
1) подруппу адекватных лиц — в достаточной степени образованных и политически активных;
2) подгруппу самоутверждающихся — энергичных пассионариев (по терминологии Льва Гумилева);
3) подгруппу субпассионариев, или попросту уголовников, решивших для себя придать смысл сделанному им выбору в условиях (что не исключено) безвыходной ситуации.
Для первой подгруппы нет очевидной корреляции с бедностью и безработицей. Скорее здесь играют роль совокупность причин и общий фон: безнравственность и предельно богоборческий, разрушительный пиар на фоне социальной несправедливости и лжи, ощущение тупика и поиск смысла жизни.
Социальная неустроенность и отсутствие всяких перспектив в будущем могут определенным образом влиять на выбор представителей второй подгруппы. Но для них, думается, имеет решающее значение психологический компонент. Материалы экстремистских сайтов, личное общение с представителями внесистемной оппозиции, «просветительские кружки» в кругу единомышленников могут постепенно склонить молодого человека на сторону мятежников, а затем привести к окончательному разрыву с мирной жизнью.
И, наконец, третья подгруппа. Это разного рода криминальный элемент, для которого уход к мятежникам с религиозной точки зрения снимает все вопросы, связанные с прошлыми грехами. Тут меркантильные мотивы могут играть более весомую роль. Численность этой подгруппы в подполье растет, а потому оно все активнее занимается идейно обоснованным рэкетом, собирая «налог на джихад».
Позволю себе выдвинуть рабочую гипотезу о соотношении разных подгрупп в рядах мятежников (архивные данные автора и результаты экспертного опроса). Ядро из непримиримых — около 5-7%, идейно «зараженные» — около 10-12%, неофиты из субпассионариев — 10-15%, «боевики поневоле» (не чувствовавшие себя в безопасности дома из-за родственных связей с террористами или выраженной исламской идентичности) и мстители (за погибших и перенесенные унижения) — около 60-70%. Такая гипотетическая типология открывает реальные возможности в деле национального примирения. Но для этого нужна ревизия концептуального багажа антитеррора.
Фактор местных олигархических групп и теневое право. В отличие от мятежников-неохариджитов местные влиятельные «боссы» не ставят под сомнение устройство системы власти. Но ей начинает угрожать разбалансировка, когда конкуренты в бизнесе являются представителями разных этнических кланов. Тут ситуация порой приобретает политическое звучание и открывается перспектива умелого манипулирования национальными чувствами обывателей, в особенности если дело касается вопросов земли — почти священного для горских народов Кавказа объекта владения и пользования.
ВЫВОДЫ
1. Пока не будет решен вопрос на высшем, концептуально-геополитическом уровне, регион обречен на хроническую нестабильность. На этом уровне проблема заключается не просто и не столько в незнании ситуации, а в навязанном (агентурой глобалистов) выборе. Роль силовых и правоохранительных практик вторична, производна от уровня принятия решений на концептуальном уровне. Роль других факторов, типа коррупции и влияния мощных акторов федерального уровня, еще менее значима.
2. С точки зрения безопасности на юге России наиболее серьезная ситуация складывается в Дагестане. Республика уникальна и интересна стратегическим противникам России не только геополитическим положением и ресурсами (на шельфе Каспийского моря), но и тем, что в ней в одной обойме наличествуют все виды конфликтов — этнополитические, внутриконфессиональные, территориальные и многие из них не получают (и не могут получить) отражения при существующей системе власти. Чтобы использовать права, предоставляемые федеративным статусом для обоснования коррекции системы без ущерба для целостности РФ, необходимо изрядно побороться и убеждать Москву в важности такой реформы.
3. Отчуждение между официальной судебно-правоохранительной системой и массами (в силу мощной коррупции и бюрократизма) провоцирует рост настроений в пользу альтернативной (традиционной, шариатской) системы права в некоторых сферах социальной жизни. Реальная практика параллельного функционирования системы шариатских судов в современной Чечне показывает ее эффективность в ограниченной сфере — семейно-брачных и земельных отношений, мелких уголовных дел. Такая система вполне легитимна и соответствует принципу БИЮРИДИЗМА. Упразднение этого института спровоцировало серию мощных восстаний в регионе (от Дагестана до Карачая) в 20-30-е годы XX века. Де-факто негласно институт шариатских судов функционирует в ряде районов Дагестана и Ингушетии, а в Чечне — и на всей территории. Никого не должна пугать такая практика, ибо даже в Москве вполне легально функционирует иудейский суд (суд раввинов).
4. Чтобы разрушить контур воспроизводства нестабильности, необходимо четко представлять роль и значение каждого фактора, их связи и последствия вмешательства внешних сил. Для каждого значимого фактора и «контура» нестабильности — своя метода решения проблемы, свой специфический «инструмент». Между обильными финансовыми вливаниями в регион и стабилизацией ситуации там нет непосредственной связи. Социально-экономическая и политическая ситуация скорее составляет тот негативный фон, на котором разворачивается процесс (религиозно окрашенного) осмысления и выбора альтернативной (но ложной), радикальной парадигмы решения сложных проблем жизни путем простого ответа на вопрос: что делать?
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Секрет успеха России в деле замирения Северо-Восточного Кавказа (к августу 1859 года) заключался в оптимальном сочетании политического, социально-нравственного и силового факторов, в максимально возможном учете местной специфики и уважении к религии и обычаям горцев. Говоря современным языком — в опоре на «умную силу». К этому пришли не сразу. Понадобились многие десятилетия войны (иногда активной, а чаще — вялотекущей, с элементами гражданских столкновений), ставшей возможной исключительно в силу неадекватной оценки ситуации: природы и мотивов борьбы горцев Кавказа, самой культуры и обычаев народов региона.
Наместник Кавказа и главнокомандующий русскими войсками (с 1856 года) Александр Барятинский положил начало ревизии старых, непродуктивных подходов. К противнику — имаму Шамилю, его наибам и сторонникам стали относиться с должным уважением, как к воинам и где-то политикам, со своими религиозно окрашенными мотивами и ценностями, никого не попрекали прошлыми деяниями и оскорбительными определениями. Тем, кто принимал покровительство России, всячески помогали устроиться в жизни, вплоть до материальной помощи и включения в органы власти. Это позволило быстро добиться размыва социальной базы движения сопротивления. Были также сохранены институты наибства и шариатских судов, созданные в период имамата Шамиля (с некоторыми модификациями).
Использовался гибкий подход в правоприменительной практике. Созданные Барятинским комиссии по конфликтам и амнистии состояли из представителей самого наместника, одного мусульманского судьи и лидеров общин-джамаатов. Это было начало системы военно-народного управления, просуществовавшей вплоть до Февральской революции. Именно эта система позволила нейтрализовать в крае множество конфликтов и предотвратить возможные антигосударственные выступления.
Интеграция горцев Кавказа в жизнь огромной страны через каналы социальных и экономических связей поощрялась и поддерживалась, насколько это тогда было возможно. Была налажена система кодификации обычного права. Затем это право получало статус закона в тех вопросах, которые не относились к тяжким преступлениям.
Как следствие новых веяний смена верховной власти (имама Шамиля на российского императора) в горской массе не воспринималась как большая трагедия. А Шамилю пришлось смириться с ролью почетного пленника Александра II. Кстати, после того как на горе Гуниб в августе 1859 года Шамиль с горсткой своих сподвижников был окружен 10-тысячной армией, ей отдали приказ: «Не стрелять в имама, дабы не делать из него святого мученика».
Пленник встречался с царем, более того — они вместе принимали парад русских войск. Такое благородство и понимание, уважение к вере и доблести своего противника подкупали и сделали невозможное возможным: Северный Кавказ надолго был замирен, а горская элита поверила в Россию и искренние намерения имперской власти.
Несмотря на глубокую модернизацию в стране и в регионе за последние век-полтора, представляется, что определенные аспекты исторического опыта России могут быть учтены при организации деятельности полпредства СКФО и в работе соответствующих федеральных ведомств. Пока же, думается, целесообразно предпринять следующее. При полпредстве в СКФО сформировать рабочие группы по отдельным направлениям: а) научно-проектная работа; б) внутриконфессиональная ситуация и проблемы интеграции; в) межэтнические проблемы и народная дипломатия; г) местное самоуправление и земельные вопросы; д) анализ реального права и политические институты, законы и судебно-правоохранительные институты и др.
Опираться на более гибкий подход в случаях, когда очевидны назревшая мера и оперативное решение. Если это решение противоречит тому или иному федеральному закону в том, что касается совместного ведения и полномочий субъекта РФ и федерального центра, то целесообразно наделить полпреда в СКФО большими правами.
Государство и правоохранительные органы должны встать «над схваткой» во внутриконфессиональном конфликте, стараться интегрировать лидеров общественного мнения, находящихся во внесистемной оппозиции с мусульманской «начинкой», в общественные и государственные проекты. Такой конфликт — а это сегодняшняя реальность и он все более углубляется — один из мощных факторов пополнения экстремистского подполья.
Источник: http://rcnc.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=3574&Itemid=9