Для меня существует два Дагестана. Первый — это, как обычно, горы, красивее которых я нигде не видела, хотя объездила полмира. То есть я могу восхищаться красотой гор где-нибудь в Италии, но при этом твердо знать, что в том селе, откуда родом мой отец, горы все же красивее. Мне нравятся сельский быт и сельские люди. Нравятся при исключительном понимании, что мне самой, к счастью, этой сельской жизнью не жить. Мне нравится, как пахнет дагестанское село утром — смесь костра, горячей лепешки, травы и навоза. Недавно редактор спросил меня: «Ты куда предпочитаешь в командировку — в Чикаго или в Дагестан?» Я ответила: «Конечно, в Дагестан!»
Когда я думаю, что скоро не останется таких сел — не тронутых глобализацией, что исчезнут ремесла, горские законы смешаются с чужими правилами жизни, которыми горцы никогда не жили, мне грустно. Жалко, что, по сути, благородные горцы сохранились только в единичных экземплярах в далеких селах.
Второй Дагестан — это Махачкала. Я бываю в этом городе только в командировках, и каждый раз нахожу, что он сильно изменился. И сами люди меняются на глазах. Мне трудно говорить о своих впечатлениях о Дагестане. Мне часто приходится говорить о Северном Кавказе в российских СМИ и рассказывать о дагестанцах, их образе жизни, объяснять возможные причины поступков. Самим дагестанцам я еще не говорила‚ что думаю о них. И это не очень приятно, потому что ничего хорошего я сказать не могу. Я вижу, как республика теряет поступательное развитие и откатывается назад. Я, разумеется, никого судить не собираюсь, но мир создал столько прекрасных мест, которые можно было бы посетить, книг, картин и людей, с которыми можно было бы поговорить для того, чтобы сделать мир вокруг себя шире. Люди по вполне понятным и объективным причинам сами загоняют себя в угол.
В Махачкале меня раздражает видимое соблюдение традиций. Меня раздражают все эти разговоры о нормах религии, которые практически не соблюдаются. Меня раздражают разговоры о безработице и при этом наличие огромнейшего числа ресторанов, саун и прочего. Но больше всего меня раздражает, когда каждый третий начинает читать мне религиозную проповедь. При этом человек глубоко убежден в том, что я — великая грешница, он — праведник, соответственно. И его совершенно не интересует, кто я, зачем я, где я, что сделала, что сказала и что видела.
Мне не нравится отсутствие в городе деревьев и удобных тротуаров. И мрачность города мне тоже не нравится. Меня просто потрясает обращение с бездомными животными и лишение детей понятий о терпимости, о любви к слабым существам. Я заметила, что в Дагестане доброта — это слабость, недостаток. Ты должен всегда напрягать мускулы, чтобы с тобой считались. Мне кажется, когда люди в этом городе выходят из дома, они чувствуют, что на них нацелена сотня глаз, и начинают двигаться, говорить, оглядываясь на прохожих. В этом городе невозможно почувствовать себя свободным. Я точно не смогла бы жить в Махачкале. Я не говорю о боевиках и спецоперациях, эта тема — убийственно тяжелая для меня. Каждый раз приезжая в республику я пытаюсь что-то сделать тем способом, которым могу — словом. Я понимаю причины, по которым идет эта война, но я, все же, искренне не понимаю, как ее можно было допустить и продолжать. Так же искренне я не понимаю, почему городской пляж столь загажен. Мне много приходится говорить о безработице‚ отсутствии социальных лифтов и так далее, но когда меня спрашивают: «Слушай, а кто на пляже намусорил?», я отвечаю: «Сами дагестанцы».
В Дагестане у меня есть друзья и просто знакомые, которые помогают мне делать мою работу. Например, в прошлый мой приезд мы писали о канатоходцах из Цовкра. Были в гостях у директора школы канатоходцев в Махачкале. Его дети играли на гитаре, пианино, пели. Мы ели жареную картошку, пили компот, и я, кажется, давно так не смеялась, как в тот вечер. А, вообще, в моих поездках в Махачкалу остается все меньше поводов для смеха. Поэтому в другой раз я постараюсь держаться поближе к селам.