Откровения НТВшника о рисках профессии, дагестанской власти и Земле обетованной
Ведущие информационной программы «Сегодня» теперь представляют своего коллегу не как собкора Северокавказского бюро НТВ, а как репортера на Ближнем Востоке. Наш земляк, известный журналист Руслан Гусаров, более десяти лет проработавший в Дагестане, уже почти год как живет и трудится вдали от родины, в Израиле. При этом он постоянно вспоминает и тоскует по республике, оттого, наверное, в первый же день своего отпуска поспешил приехать домой.
Но разговор с Русланом Гусаровым не только об Израиле, хотя ему, впечатленному последними месяцами проживания там, конечно же, хочется рассказывать и рассказывать о стране, ее жителях и просто своих наблюдениях. Но мне известен Гусаров больше как военный репортер, сюжеты с «горячих» точек которого частенько открывали блоки новостей, оттого в кофейне, за чашкой горячего кофе я мысленно возвращаю сидящего напротив Гусарова в прошлое, в самые сложные времена для Дагестана, и, как выяснилось, для репортера тоже.
Слово Руслану ГУСАРОВУ!
На пути к НТВ
– Не могу сказать, что я мечтал о журналистике, хотя мой отец был журналистом и являлся для меня ярким примером для подражания. Но меня больше интересовали профессии следователя, адвоката, позже – военного офицера, десантника. Однако я все же пришел в журналистику и считаю, что, в принципе, все мои желания, профессиональные ориентиры и склонности нашли свою реализацию именно в профессии репортера.
С 1989 года сотрудничаю с газетами и журналами Дагестана. Был фотокорреспондентом, корреспондентом-репортером, редактором. В 1993 году пришел на телевидение, ГТРК «Дагестан», где был корреспондентом и ведущим информационной программы.
Будучи телевизионщиком, уже вкусившим прелести профессии, мне хотелось достичь чего-то большего в творческом плане, идти дальше. Самой профессиональной и прогрессивной мне казалась телекомпания НТВ. Я поставил себе задачу – попасть в их команду. И с 1997 года я стал с ними сотрудничать. Послал на конкурс свои репортажи, связанные с дагестанской тематикой. После со мной стали потихонечку сотрудничать, девять месяцев я проходил что-то вроде испытательного срока. В итоге меня взяли.
Это было очень тяжелое время. События в Чеченской Республике влияли на события в регионах, в Дагестане в частности: похищения людей, радикализация сил в Дагестане, клановые противоречия, дележка власти и денег. Ситуация в республике обострялась с каждым днем. Каждую неделю происходили какие-то резонансные события. Похищения происходили не только на границе, но и в Махачкале, пошла череда взрывов и терактов. И Москву в первую очередь, конечно, интересовали эти значимые события региона.
Вместо оружия – микрофон
– В январе 1996 году боевики напали на Кизляр, сотни людей были взяты боевиками в заложники в больнице. Я тогда работал пресс-секретарем в коммерческом банке, но все равно журналистское нутро заставило меня взять казенную камеру и отправиться на место событий.
Наверное, именно тогда в Кизляре, когда с коллегами и рядом республиканских чиновников я сел в автобус вместо заложников больницы, и все дальнейшие действия, связанные с этим конфликтом, – обстрел колонны, движущейся в Чечню, российскими вертолетчиками, что могло спровоцировать самый непредсказуемый исход, – я осознал всю опасность профессии репортера. Было много разных ситуаций после, но это было уже четкое осознание риска.
Трудно сказать, что двигало мной, когда я добровольно решил сесть в автобус с заложниками. Это комплекс разных чувств – от любопытства до желания проявить мужество. Трудно объяснить, чего в такие мгновения больше.
До Кизляра тоже была ситуация, которая показала мне, насколько опасна моя профессии. С коллегами – Аликом Абдулгамидовым и Тимуром Джафаровым – поехали в Ботлих, чтобы снять фильм о ситуации на границе «Между небом и землей». В Ботлихе только расстреляли заставу. Там прошел серьезный бой, имел место военный и человеческий подвиг. Человек, который отвечал за все это, повел нас на место событий и раздал нам оружие. И вот мы, журналисты, идем с оружием в руках и думаем: журналисты мы или военные, а может, ополченцы? Чувства были смешанные: вроде у нас камеры, микрофоны и зачем-то оружие. И тогда я понимаю, что что-то неправильно. Но как по-другому? Ситуация была такая, что без оружия – опасно. Потому что до этого был случай в Новолаке, когда мы попали под обстрел, сидели в окопах, вокруг шла стрельба. У всех в руках оружие, а у тебя, репортера, кроме микрофона в руках ничего нет. После этих событий мы попадаем в Ботлих, где нам дают автоматы. Но это, конечно же, неправильно. Журналист не должен брать оружие, потому что в этот момент он становится сторонником конфликта. Тогда, наверное, тоже четко ощутил всю опасность и риск, которым я подвергаю себя ради хорошего репортажа или фильма.
Часто задумываюсь, а смог ли бы я работать так, в таком режиме, в таких условиях сейчас? Не могу дать себе ответа. Сейчас я тоже освещаю конфликты, но их интенсивность уже не та, и общий настрой уже не тот. Сейчас мы все к этому привыкли.
Про власть
– В 1997–1999 годах, до начала военных действий в Ботлихе, у нас, репортеров федеральных телеканалов, из-за того, что мы освещали негативные события, которые сами по себе не красили регион, были плохие отношения с властью. За ситуацию, как известно, отвечают конкретные люди – власти. И им, естественно, это не нравилось. Не нравилось, потому что мы говорили о фактах, показывавших состояние общества. Всегда можно было услышать в свой адрес упреки в том, что мы на горе республики делаем себе имя, зарабатываем деньги и так далее. Знаете, это самая удобная позиция, если хочешь на кого-то все списать. Мы всегда чувствовали ответственность за республику, что очень важно, и это чувство никто не сможет у нас отнять.
Нередко некоторые приближенные к власти называли нас врагами Дагестана, поскольку мы ездили по рабочим вопросам к так называемым ваххабитам. На тот момент о них никто ничего не знал. Даже в Дагестане не знали, что это за люди и чего они хотят? Мы встречались и общались с ними потому, что это наша работа, а не потому, что мы поддерживали этих людей, или по каким-то другим причинам. Долг репортера – узнать и рассказать. При этом мы не афишировали, через что нам приходилось проходить: допросы, проверки, риск.
Надо отдать должное находящемуся тогда у власти Маго-медали Магомедову за постепенное понимание того, что уж лучше мы будем освещать эти события, чем кто-то со стороны. Ведь мы были не просто репортерами, но и людьми, которым Дагестан дорог ничуточку не меньше, чем ему. Несмотря на какие-то острые моменты, мы спокойно общались, была, конечно, дистанция, но было и уважение. Нас объединяло одно – желание изменить ситуацию в Дагестане.
Невоенный репортер
– Я всегда позиционировал себя как универсальный репортер. Да, военная журналистика всегда присутствовала в моем творчестве, но, как только появлялась возможность, я старался снимать репортажи на другие темы.
Образ Дагестана и Кавказа в целом был, мягко говоря, непривлекательным, и надо было что-то привнести позитивное в него, показать, что есть альтернатива. Так, попутно я делал репортажи о другой жизни в Дагестане, о патриотической, трудовой. Про праздники шашлыка, виноградарей и отшельников, про школу боевых искусств, про чабанов и так далее. Возможно, эти сюжеты и терялись в общем потоке негативной информации, но они имели место в эфире НТВ, а значит, что-то хорошее о нашей республике люди тоже слышали. Позже все эти репортажи я объединил общим названием «Другой Дагестан», потому что Дагестан в этом моем проекте действительно представлялся другим.
В 2001 году я снял фильм «Лезгинка», а в 2002-м – «Герой кавказской национальности». Эти мои работы вышли в эфир программы «Профессия репортер» на НТВ.
Беслан
– События в Беслане потрясли меня больше всего. Если говорить опять-таки о риске, то там была опасность – сойти с ума.
На местах трагедий всегда очень трудно работать журналистам. По ряду причин. Я не буду говорить о режиме работы, о том, что нормально не спишь, не ешь, мечешься в поисках информации. Все это, естественно, сложно. Но намного сложнее сама трагедия, которая разворачивается на твоих глазах: разорванные тела детей, кровь, крики, слезы, истерики. В таких моментах важно, повторюсь, самому не сойти с ума. Как это сделать? Не позволять этому ужасу проникнуть в тебя и разрушить. Хотя на деле, конечно, это трудно. Даже сегодня, когда приходишь на место случившейся трагедии, когда встречаешься глазами с глазами детей Беслана на фотографиях, ломаешься. Но при этом в эфире работать надо! У меня есть прием – я смотрю как бы сквозь, чтобы не зацепиться, чтобы голос не дрогнул…
Другой сложный момент – это общение с жертвами трагедий. Потерял близкого человека и сам становишься жертвой. Это настоящее испытание – общаться с людьми, которые потеряли дом, родных, сами ранены и так далее. Как с ними говорить? Что спрашивать? Ведь что ни спроси – все глупость. Это тоже проблема, к которой надо быть готовым.
Цхинвал и информационная битва
– Спровоцировала конфликт российская сторона или не спровоцировала – мне это не важно. Для меня это не аргумент. Важно, что город был разрушен, люди пострадали. И я был свидетелем войны в Южной Осетии.
Как сейчас помню, как бьют тяжелой артиллерией и «Градом». В основном разрывы были слышны из центра города, а мы находились на северной окраине. Связь была плохая, еле удавалось дозвониться до Москвы. Чувствовалось, что там до конца не верят в происходящее и думают, что это очередной обстрел города, разве что самый сильный, и к утру, как это было раньше, он стихнет, и опять начнутся переговоры. Но в этот раз было иначе. Миротворцы попросили лечь на пол, раздали бронежилеты. Разрывы не прекращались ни на минуту.
Сразу после попадания «Градом» толпу журналистов загнали в небольшой бункер на улице, где не было вентиляционной вытяжки. Там мы и томились – под бомбами. Журналистов было много – человек тридцать, не меньше, плюс миротворцы с автоматами, в бронежилетах и касках. Приходилось тесниться, а что делать? Наверху было еще опаснее. Через некоторое время в бункер загнали женщин с детьми. Их привели осетинские ополченцы – вывели из подвалов. Появились старики – они вообще еле передвигались. Крики, шум, плач…
Город взрывался, бомбы летели. И все это на наших глазах. После этого вопрос, кто был агрессором, – не столь важен. И к чему эти информационные войны, когда уже западные коллеги и грузинская сторона признаются, что начали войну первыми? Они обыграли нас всех в этих информационных войнах. Грузия на тот момент победила. Но история расставляет все на свои места…
Шалом из Израиля
– В Израиле я нахожусь с декабря 2010 года. Кем я там себя ощущаю? Послом Дагестана, послом России. Не больше, не меньше.
Так интересно, нас узнают по эфирам, узнают соотечественники. В Израиле есть поселения, где очень много дагестанцев. В городе на юге Израиля, Бэер-Шева, так вообще, мэр Валера Мигиров – дагестанец. Там живет знаменитый художественный руководитель ансамбля «Лезгинка» Иосиф Матаев, много наших горских евреев служат в армии на серьезных боевых должностях. Есть много соотечественников из бывшего Советского Союза.
Когда я туда ехал, то ожидал увидеть радикально настроенный народ, агрессию, но все оказалось не совсем так. После тех конфликтов, которые я наблюдал у нас в Дагестане, мне арабо-израильский конфликт кажется очень цивилизованным, красиво оформленным. Стороны ненавидят друг друга, но ведут себя не так жестко, как у нас. Может, это ментальность, не могу сказать однозначно.
За последние годы Израиль захлестнули теракты, но при этом у них все подчинено вопросам безопасности. И люди готовы потерять какие-то демократические свободы, готовы пожертвовать чем-то ради безопасности. И полицию там уважают: они знают, что она заинтересована в порядке.
Вообще страна живет в режиме тотальной безопасности. Это отражается и на работе журналистов. Но там нет ханжества, снобизма, бюрократизма в чистом виде. И если тебе задерживают информацию, то понимаешь, что, наверное, так должно быть. Но зато ты получишь ее гарантированно.
Имидж у Израиля не самый благоприятный в мировом сообществе, и они понимают, что его надо улучшать хотя бы через достоверную информацию.
У Кавказа тоже незавидный имидж, и пора догадаться, что через правдивую, неискаженную информацию его надо улучшать.
А где наш турист?
– Израиль – нестабильный регион, где происходят теракты. Между тем турист к ним все равно едет, а к нам – нет. Хотя по многим критерием мы с ним похожи: и по площади, и по расположению у моря. И у нас, и у них – туристический кластер откровенный. Здесь главный вопрос – это вопрос безопасности, который достигнут посредством общественного договора. Там понимают, что надо соблюдать закон, причем всем – начиная от президента и заканчивая простым гражданином. В Израиле люди понимают, что необходимо быть единым, и причины на то у них веские – они находятся в окружении недружественных государств.
Мы у себя пока не сумели этого добиться. Вот на что надо направить усилия. Мы не доверяем друг другу. Нам также нужна общественная договоренность. В отличие от Дагестана в Израиле большая свобода: израильтяне могут протестовать против действий своих властей, в том числе и в отношении государства Израиль. Там есть группировки, еврейские религиозные организации, секты, которые проповедуют, что государство Израиль не имеет права вообще существовать! Так говорят сами евреи. Это свидетельствует о том, что людям дают возможность высказаться.
Иерусалим
– Это необыкновенный город! Когда на меня находит тоска по Кавказу, по горам, я еду в Иерусалим.
Город красят не только его достопримечательности, архитектура, но и то, как правильно могут жить люди. Удивительно, но там находятся три конфессии, внутри которых есть свои секты, направления, течения, но все эти люди живут в полной гармонии и с самими собой, и друг с другом. Может, они друг друга и не любят, но этого не видно. Никто не занимается позерством, никто не носит тюбетейку или шляпу с пейсами, чтобы на кого-то произвести впечатление, никто своей религиозностью как знаменем не размахивает.
Там нет никакой религиозной агрессии, и этим город еще удивительнее. Мне кажется, этого так не хватает нам сегодня в Дагестане и на Кавказе в целом.
***
– Я очень ждал свой отпуск. Поездка домой мне снилась. У меня большое желание пройти по улицам, поздороваться с жителями, увидеть друзей. Хочется проехать по всему Кавказу. Для себя я понял, что в каком бы состоянии не был Кавказ, Дагестан, сюда хочется и хочется приезжать. Это моя родина.