«Дагестан – это судьба»

— Что вы вкладываете в понятие «Родина»? Что для вас значит Дагестан? Не возникло ли  у вас желания вернуться насовсем в Дагестан? Как часто вы бываете на Родине?

— В последнее время меня все чаще спрашивают об этом. Сегодня дагестанцу, в особенности дагестанцу, живущему вне пределов родной республики, уже недостаточно просто быть  дагестанцем. Надо еще сознавать и знать, что это значит.  Речь идет не просто об интеллектуальной потребности, это уже — насущная жизненная необходимость, которая диктуется всей окружающей общественной обстановкой.

      Приблизительно два  десятка лет назад в Москве и других городах России появилась новая человеческая «популяция»: лица кавказской национальности. Этот термин  быстро вошел в полуофициальную публичную лексику и стал оскорбительным понятием. Выходцы с Кавказа оказались под подозрением.  К настоящему времени  словосочетание «лица кавказской национальности» в качестве социально маркирующего понятия, кажется, вышло из обихода. Стало ясно, что Кавказ многообразен. 

Например, сейчас можно услышать  в новостях, что в рамках полицейской операции по наведению порядка на московских рынках задержали сотни выходцев с Северного  Кавказа. Не всего Кавказа, а только Северного. Конкретизация идет еще дальше, и уже, в том числе на уровне обыденного сознания, говорится об отдельных северокавказских народах. Так, например, мы, дагестанцы, перестав быть «лицами кавказской национальности», стали «дагами». Согласитесь: пора задуматься, что значит быть дагестанцем и почему  кое-кто совсем недружественно называет нас  «дагами».

      Для меня (и, наверное, для каждого дагестанца) Дагестан не является вопросом выбора,   любви или ненависти. Это нечто более фундаментальное. Это – судьба. Обреченность быть дагестанцем кто-то может считать удачей, счастьем, гордиться этим. Кто-то, напротив, может считать это  проклятием и стыдиться.  Я могу, например, быть очень высокого мнения о своих земляках, или могу считать их подлым племенем, но я не могу изменить того факта, что сам принадлежу к ним, несу в себе частицу их возвышенности и их недостатков. Существуют вещи, которые даны вместе с жизнью, как и сама жизнь. Родина, несомненно, относится к ним. Она воплощена в нашей кровной связи с родителями, в антропологии, семейной истории и традициях,  родном языке, во всем, что впитано с молоком матери, что сложилось в том раннем возрасте, который остается за пределами сознания и памяти, но в котором закладываются основы нашего душевного строя и всей  жизнедеятельности. Дагестан глубоко укоренен в каждом дагестанце. Последний не может явить себя миру в своем индивидуальном качестве, не выражая, не демонстрируя одновременно свою дагестанскую сущность. Дагестан у нас не только на лице, он и в душе. В этом смысле каждый дагестанец несет в себе Дагестан.  Быть дагестанцем – не просто факт биографии человека. Это также ответственность, а в сегодняшних условиях обостряющегося национализма еще и вызов.

      Судьба  человека имеет также историческое измерение. Я, например, родился не просто в Дагестане, а в советском Дагестане. Усвоил советскую систему ценностей. В большой мир вошел через посредство русского языка, который стал для меня вторым родным языком. Три четверти своей жизни живу в Москве. Это – тоже судьба. Как сказал поэт, времена не выбирают. Общегражданская идентичность (вчера советская, сегодня российская) стала моей исторической судьбой, которая  представляет собой продолжение и расширение моей лезгинско-дагестанской судьбы. И никак иначе. Проблема именно в том, чтобы научиться сочетать общегражданскую идентичность россиянина с этно-национальной идентичностью дагестанца.

   Дагестанцев часто упрекают в том, что за пределами республики они не считаются с местными обычаями, традициями, ведут себя как дома. Не согласен с этим. На самом деле дагестанцам, занесенным разного рода миграционными потоками на российские просторы, можно  и нужно сделать прямо противоположный упрек: они ведут себя не как у себя дома. Возьмем самые простые и броские случаи.  Развязное поведение дагестанских мужчин по отношению к женщинам. Разве у себя дома по отношению к «нашим» женщинам в рамках «наших» обычаев мы допускаем то, что нередко позволяем по отношению к «не своим», «не нашим» женщинам? Конечно, нет. Так, может проблема именно в том, что мы поделили их на «наших» и «не наших»?! Или взять такой шокирующий москвичей факт, как стрельба во время свадебных кортежей. Если, например, в дагестанском ауле свадьба приходится на время, когда какая-то аульская семья находится в трауре, то ее, если не отменяют, то проводят предельно скромно, не только без шума и стрельбы, но и без музыки. Считаться с другими, вести себя так, чтобы не обидеть других, демонстративно  выказывать уважение к другим – это азбука дагестанской морали. Почему же она не соблюдается в Москве?  Разве уже  одно то обстоятельство, что москвичам это не нравится, не является достаточным основанием, чтобы отказаться от стрельбы?!

      Поистине многим дагестанцам не хватает сознания того, что, находясь в Москве и других российских городах, мы находимся у себя дома. Что все россияне – это свои, пусть разные, иногда неприятные, даже невозможные, но свои. Если даже  «они» неправы, то «мы» не должны отвечать тем же. Если в Москве или других российских городах дискриминируют дагестанцев, то мы в Дагестане должны окружить особым уважением и любовью людей других национальностей, которые живут среди нас.

Отношения людей – двусторонний процесс, и мы вправе сказать, что не только дагестанцы  демонстрируют часто ограниченный взгляд на то, кого считать «своим» и кого «чужим». Такую же  ограниченность обнаруживают те  жители Москвы, Воронежа и других городов, которые считают находящихся среди них дагестанцев «чужими». Но об этом пусть расскажет академик русского происхождения, мое же дело – сказать, в чем неправы мы, дагестанцы. 

 

— Эти понятия выражают то, что делает человека человеком. Они представляют собой глубинное  ядро в человеке, благодаря которому каждый из нас может рассуждать в первом лице и строить свои отношения с другими людьми и с миром в целом так, как он сам считает правильным и достойным. В моем понимании мораль заключается в том, чтобы не убивать и не лгать, а этика — в том, чтобы объяснить, почему она заключается именно в этом. Не убивать и не лгать означает не совершать физического и духовного насилия над другими людьми. Брат моего деда, известный дагестанский мыслитель и богослов Гасан Эфенди Алкадари руководствовался в жизни, как он сам говорил, следующим наставлением Хафиза:

                       Для блага в обоих мирах

                       Лишь двух этих правил держись:

                         С друзьями будь ласков в речах,

                         С врагом заключай компромисс.

Мне лично близка такая нравственная программа.

 

— Прежде всего, следует заметить:  раз вы говорите о духовно-нравственном кризисе общества и все более или менее согласны с этим, значит не все потеряно. Было бы хуже, если бы мы думали, что у нас с нравственностью все хорошо. А пути преодоления? Какие тут могут быть еще пути, кроме того, чтобы выходить из этого кризиса, повышать наш нравственный уровень. Собственное поведение, собственная жизненная позиция – вот единственный канал нашего воздействия на общую духовно-нравственную атмосферу общества. И никаких других средств для этого не существует.

 

—  Я бы хотел – и чем раньше, тем лучше – чтобы и Дагестан и Россия были менее растерянными и менее обозленными на себя и мир, чем это имеет место сегодня.

 

— Что бы вы хотели завещать своим внукам и всей современной молодежи? Иными словами, некий этический кодекс от профессора Гусейнова.