Разговор об агломерации «Махачкала» интересный, тема агломераций – модная. Но сегодня, на мой взгляд, важнее другое:
— во-первых, останется ли Махачкала городом, где развивается легкая промышленность,
— во-вторых, — продолжит ли быть главным рынком сбыта для дагестанских — и не только — сельхозпроизводителей.
Два этих фактора имеют большее значение для Дагестана и его столицы, как с точки зрения экономических показателей республики (имеется в виду и формальная и неформальная экономика), так и в плане создания и сохранения рабочих мест, чем то, где на карте будет нарисована граница агломерации. И вот почему.Оплот местного производства
Махачкала и Хасавюрт являются крупнейшими рынками сбыта мясной продукции, овощей и фруктов, бакалеи и промышленных товаров на Юге России. Это обусловлено несколькими причинами. Во-первых, Дагестан — густонаселенная республика, жители которой привыкли к качественным мясным продуктам и не отвыкли от «живых» помидор, арбузов и абрикосов.
Мороженая дешевая аргентинская говядина или новозеландская баранина пока успехом не пользуются, а ботлихские соки употребляются наравне с продукцией «Вимбильдан».
Поэтому на откорм в Дагестан везут скот из Ставрополья, Калмыкии, Ростовской области, Украины. Самый большой скотный рынок в регионе – хасавюртовский. Вокруг откормочных «приусадебных» комплексов Кадарской зоны, Андийского участка, окрестностей Махачкалы и нескольких других территорий республики выросла целая диверсифицированная экономика. В кумыкском селении Доргели возникла кормовая биржа, работают заготовители шкур, в Восточном Ставрополье выращивают, в том числе, и кормовую пшеницу.
Масштабы стойлового животноводства переваливают за сто тысяч голов единовременно, а значит – за миллионы тонн кормов в год. Это огромный бизнес в масштабах региона: производители кормов и молодняка на откорм (например – молочные фермы в Ставропольском крае, животноводы в Калмыкии) по всему Югу России завязаны на Дагестан.
Тоже самое – овощи, фрукты, промышленные товары. Заработав, люди строят дома, покупают бытовую технику, мебель, одежду и автомобили.
Так что махачкалинский рынок не только кормит республику, но и обеспечивает работой большое количество людей, занятых в сельском хозяйстве и легкой промышленности, как в Дагестане, так и за его пределами. От уменьшения или ликвидации этого рынка, как рынка сбыта товаров местного производства, пострадают многие производители в огромном регионе.
По большому счету, именно махачкалинский рынок позволяет сохранить спрос на продукцию местного производства, в противовес импорту. Если баланс будет нарушен, и в республике начнет продаваться импортная мороженая говядина, которая в полтора-два раза дешевле дагестанской, а продукция махачкалинских и хасавюртовских обувных цехов будет вытеснена китайцами и турками, — очень много людей потеряют работу. А это значит, что деньги, которые они могли бы потратить на строительство домов, закупку мебели и товаров народного потребления, попросту выйдут из оборота региона. Уйдут импортерам и зарубежным фермерам.
Но не только импорт угрожает местным производителям мяса, фруктов и овощей. В этом плане крупные проекты, связанные с животноводством и овощеводством (птицефабрики и сахарные заводы), могут оказаться очень чувствительными. Да, на больших предприятиях внедряются новые технологии, и, в принципе, это модернизация производства. Но когда дело доходит до конкретных историй, выглядит все не так однозначно.
К примеру, в Карабудахкентском районе Дагестана развито птицеводство. В последние 15 лет оно было мелкотоварным: от трех до десяти тысяч голов цыплят почти в каждом хозяйстве селения Доргели высаживали 3-5 раз в год, до миллиона голов единовременно доходило в общем по селению. Птица продавалась преимущественно на местном рынке – в Махачкале.
Надо сказать, птицеводство — довольно сложный бизнес: как правило, большой падеж, значительные затраты на ветеринарное обслуживание. Приходится кооперироваться, чтобы получать в достаточной степени необходимые кормовые добавки. Но при этом в бизнесе было занято много людей — и производителей, и продавцов.
Строительство или запуск крупной птицефабрики приведет к противоречивым результатам. С точки зрения экономики, птица производится там более эффективно. Но при этом на предприятии, например, около Доргели работают преимущественно не дагестанцы, а выходцы из среднеазиатских стран. То есть с модернизацией сельского производства в Дагестане начинает распространяться опыт использования дешевой, почти рабской, рабочей силы. Будет ли тоже самое на птицефабрике «Агроиталии», против которой протестовали лидеры кумыкских джамаатов Бабаюртовского района – вопрос открытый.
Проблема не только в рабочих местах, которые в ходе инвестиционных проектов переходят более дешевым трудовым мигрантам. Местные производители теряют рынки сбыта, даже свой, махачкалинский, и земельные ресурсы, которые и так в дефиците.
При всей привлекательности сахарного завода как инвестиционного проекта, перекочевавшего из строптивого Ногайского района в Тарумовский, а затем и в Кизлярский, — это же несколько десятков тысяч гектар земли, которая отчуждается от мелких местных производителей. Кроме того, на этой земле зачем-то разрушается система орошения, возникает риск засаливания почвы, использование которой потом потребует инвестиций в мелиорацию, притом что простой крестьянин не имеет ресурсов, а государство пока не научилось быстрее строить, чем воровать.
Открытость — готовы ли?
Очень точны слова обозревателя «Голоса России» Ивана Сухова, который в интервью «Кавказской политике» сказал, что задача Рамазана Абдулатипова открыть Дагестан. Хочу заметить, что это открытие будет иметь не только политические, но и экономические последствия. И тогда огромные усилия администрации, направленные на «очищение», «освобождение от рабства» и «вывод из тени» могут быть дискредитированы падением уровня жизни. В частности, открытие рынков чревато для многих дагестанцев потерей рабочих мест, а для местного бизнеса потерей самих рынков.
Все это приведет к созданию системы, при которой бюджетные деньги прямыми или косвенными способами распределяются между определенной частью жителей региона, а нужды населения удовлетворяются, в основном, за счет импорта продуктов питания и товаров народного потребления. Бюджетные деньги, полученные преимущественно с нефти и «пропущенные» через зарплаты бюджетников, пенсии, материнский капитал, госзаказы, инвестиционные проекты и прочее, — тратятся населением на закупку импортных товаров. При этом правящая региональная элита зарабатывает и на бюджете (в виде откатов), и на контроле инфраструктуры импорта. То же самое происходит на федеральном уровне.
И все это на фоне вынужденного сокращения бюджетного финансирования и кризиса потребительского кредитования.
Подобная схема уже давно действует во многих российских регионах. Их рынки «открыты» в начале 2000-х, в том числе и отменой выборов губернаторов. Неформальная занятость и то, что называется местным производством, сохраняются разве что на Северном Кавказе. В Санкт-Петербурге показатель неформальной занятости равен 2,5 процента. А в Дагестане больше 50 процентов. Что называется, — почувствуйте разницу.
Поэтому модернизация на Северном Кавказе будет приживаться более болезненно, чем в других регионах. Открытие рынка в Дагестане приведет к тому, что, скажем, вместо 15 тысяч маршруток в Махачкале будут ездить пять тысяч автобусов, которые не смогут столь же плотно обслуживать маршрутные сети. С точки зрения безопасности на дорогах, может, это и хорошо. Но кто будет работать на этих автобусах? Не исключено, что, как и в других регионах России, на смену придут трудовые мигранты, выходцы из Средней Азии.
Власти Дагестана сейчас много говорят о выводе экономики из тени. Но в нынешних условиях это может погубить имеющуюся мануфактуру — обувное, швейное, мебельное производство, металлообработку. Сохраняющиеся издержки на преодоление административных барьеров, высокая стоимость кредитов, слабый доступ к капиталу и новому оборудованию — все эти факторы на фоне усиливающейся конкуренции на внутреннем российском рынке с китайскими и турецкими товарами приведут к потере реальной денежной массы именно населением, и катастрофической потере рабочих мест.
Бизнес просто уйдет из региона. Но уйдет он не в Тольятти или Ростов-на-Дону. Он перейдет китайцам, туркам и связанным с ними импортерам. А внутри страны производство будет свернуто окончательно.
Если люди, которые зарабатывают на откорме скота, продаже мясных продуктов, выращивании собственных овощей и фруктов, производстве обуви и мебели перестанут зарабатывать деньги, и уступят свои позиции импортерам, если исчезнут очаги легкой промышленности, большей части населения, занятой сегодня в неформальном секторе, связанном с торговлей, станет попросту не на что жить.
Понятно, что строительство торговых комплексов вместо мелкотоварных вещевых рынков придает городу более цивилизованный вид. Однако при этом уменьшается количество занятых людей. Стоимость же торговых мест в подобных комплексах, как правило, выше, и это отражается в наценке на товар.
Получается, что, с одной стороны, наименее защищенная часть населения — и одновременно самая массовая — лишается возможности заработать. А с другой — увеличивается стоимость потребительской корзины. Модернизация, которая проводится на фоне, откровенно говоря, мафиозной системы управления, приведет к тому, что богатые станут богаче (они воспользуются плодами этой модернизации), а бедные — еще беднее.
Это сильно повысит политические риски. И они будут гораздо серьезнее, чем те, что принято обсуждать в контексте возможных угроз безопасности на Кавказе. Я имею в виду все эти разговоры о политическом и традиционном исламе, экстремизме и терроризме.
Потеря доходов в городе повысит спрос на сельскохозяйственные земли. Несмотря на то что на рубеже 1990-х и 2000-х годов произошла приватизация колхозов и прочих сельскохозяйственных предприятий, люди по-прежнему считают, что земли принадлежат джамаатам. В связи с этим на ситуацию общего экономического кризиса может наложиться довольно жесткая проблема, вызванная запросом на реституцию с одной стороны и существующими правами собственности на землю — с другой.
В разных регионах Северного Кавказа уже загорелось несколько «красных лампочек». Пока это локальные истории. Но если у людей не останется других способов существования, кроме обработки земли в своих родных селах, конфликт с капиталом, поддерживаемым административным ресурсом, практически неизбежен.
Сегодня мы наблюдаем ситуацию, когда стремительно разрушаются доживающие свой век советские институты. Но они заменяются не другими институтами, а сословной системой. Если сильно упростить, можно выделить три уровня.
На самом верху находятся те, кто получает высокий доход, и для кого закон не писан. Чуть ниже – те, кто при высоких доходах вынужден все же считаться с законом. Если они нарушают статус-кво, их «ставят на место», применяя этот самый закон в «ручном режиме».
Остальное население имеет доход, близкий к прожиточному минимуму, и фактически приравнено к бесправному быдлу. Потому что защитить свои интересы в российских судах многие граждане не могут, а коррупция и высокие цены на жилье и автомобили «выгребают» все потенциальные накопления.
Собственно говоря, появление сословной конструкции логично. Мафия, которая пришла на смену институтам, не может долго существовать без сословной системы в такой огромной, богатой и сложно устроенной стране. Она требует реинституализации управления – появления иерархии, соблюдения субординации, иначе такой махиной управлять невозможно. Сама система с неизбежностью создает эту сословную структуру.
Наша структура взяла «все лучшее» от феодализма, социализма и капитализма. С одной стороны она сословная, с другой — еще и распределительная, то есть бюджетная. Потому что сословия живут не на то, что зарабатывается на земле, а преимущественно на нефтяной доход.
В каком контексте эта мафиозная структура может превратиться в государственную машину, сказать сложно. Наверное, можно разработать алгоритм перехода к государственным институтам. Но совершенно непонятно, кто будет воплощать в жизнь предложенные идеи. Правящая элита это сделать, по всей видимости, уже не может.
Никакой новой элиты, способной этим заниматься, — нет. И даже если бы она была, никаких ресурсов и механизмов для изменения системы управления пока не видно. Разве что стремительно появляется четвертое сословие, — рабы-мигранты, — которое вытесняет собственное население с рынков труда. Потому что труд настолько неэффективен и нетехнологичен, что «свободному участнику экономики» становится малоинтересен.
В условиях существующей политической системы обсуждать какие-то законопроекты, разрабатывать программы, относительно вступления в ВТО, поддержки малого бизнеса или создания агломерации «Махачкала» – на мой взгляд, бессмысленно. Что здесь можно обсуждать, если идет стремительная замена собственного производства на импорт, собственного образования на эмиграцию, а остатки рабочих мест становятся пригодны только для рабского труда?
Для кого писать законы, если одни их могут не исполнять, а другие должны откупаться независимо от идеи и практики действующего правоприменения? Я считаю, что все эти дискуссии лишь отвлекают людей от насущных проблем, а власти — от их решения.
Записал Бадма Бюрчиев