«В ноябре известные литераторы, члены российского ПЕН-клуба отмечают 100-летие со дня кончины великого русского писателя Льва Толстого открытием необычного мемориала – «Камня Хаджи-Мурата».Этот памятник установлен в так называемых «Пироговских имениях» графов Толстых, в сорока километрах от знаменитого музея-усадьбы писателя Ясная Поляна. Именно в «Пироговских имениях» возник замысел последнего крупного произведения Льва Толстого – повести «Хаджи-Мурат», опубликованной посмертно.
В «Пироговские имения» из Дагестана был перевезен огромный камень, весом более 30-ти тонн. Он веками лежал у древней дороги, по которой не раз проезжали и Хаджи-Мурат, и Лев Толстой. Теперь же священный для кавказцев природный реликт лег в православную землю и был освящен. Особенно важно, что обряд этот совершался в присутствии представителей не только христианских конфессий, но и мусульманской религии. А у подножия памятника высечена знаменательная надпись – на русском и арабском языках: «Да упокоит Всевышний души всех павших в кавказских войнах».
Президент российского ПЕН-клуба и инициатор создания монумента Андрей Битов прокомментировал эту эпитафию так: «Вот вам единственное на сегодняшний день примирение, отвоеванное лишь великими текстами Льва Толстого!». «Это очень важно ценить сегодня, – считает Андрей Битов, когда социально-политическое напряжение на Северном Кавказе все еще сохраняется. «Надо понимать: каждый, даже маленький шаг в сторону мира и понимания – это уже очень большой шаг, – говорит писатель. – Конечно, без мира на Кавказе трудно мыслить наше общее российское будущее. Но длится-то этот поиск мира уже веками. И поэтому Толстой тут пока что выступает все еще первым номером, потому что понимает человека, а не быстро проходящие политические задачи, часто сводящиеся к мелкому собственному продвижению» («Лев Толстой и мир на Кавказе»).
Два года назад я побывала в поселке Шамхал-Термен и познакомилась с его историей. Слово «термен» означает «мельница». Но какая мельница имелась в виду, когда в Прикаспийской местности появилось новое селение, никто толком не знал… Чтобы уточнить некоторые исторические факты, я встретилась с семидесятилетним Камалутдином Магомедовым. Его дед был представителем одного из семи родов, переселившихся из села Тарки на равнину и основавших Шамхал-Термен.
Камалутдин Айманбетович, рассказывая о своей семье заметил, что младший сын его прадеда Ногай-Мурза за драку с жандармами был сослан в Сибирь… «Смелый он был человек, – сказал Камалутдин Айманбетович, – прыгал на коне в озеро, которое сейчас называется Вузовским… Никогда не прощал обиды, даже если она от тех, кто у власти… От ссылки в Сибирь его спас великий русский писатель граф Лев Николаевич Толстой». Камалутдин Айманбетович помог разыскать прямых родственников Ногай-Мурзы, в частности его младшего сына восьмидесятилетнего Саида Ногай-Мурзаевича Джабраилова. Саид Ногай-Мурзаевич вместе с женой Юлией Павловной и дочерью Валидой живет в старом трехэтажном доме в центре Махачкалы на проспекте Гамидова. Постройка шестидесятых годов обветшала и даже многочисленные усилия жильцов не могут придать зданию современный вид… Зато квартиры просторные. В самой уютной комнате квартиры Джабраиловых на стене портрет старшины Шамхал-Термена, ссыльного Ногай-Мурзы… Эта комната, в которой проводит сейчас большую часть времени его младший сын Саид Ногай-Мурзаевич.
Несмотря на восьмидесятилетний возраст, воспоминания его об отце свежи и исторически аргументированы.
У Ногай-Мурзы было три сына: Магомед Ногай-Мурзаевич, Беймурза Ногай-Мурзаевич, а третий вот перед вами сидит. Они были из старшинского рода и подчинялись непосредственно Порт-Петровску. Вы помните, где сейчас сквер? Там стояла армейская часть.
– Ларийские казармы?
– Совершенно верно. В этих Ларийских казармах начальником был ларийский полковник. По его фамилии и казармы назвали. Сам он был европейский еврей. И там у него в штате был один аварец, всего-навсего адъютант Османов Осман. Командовал фактически он, а все военные ему подчинялись. А если что-то решалось, решал только ларийский полковник. Отец мой и брат старший могли что-то решать только внутри своего поселка.
Ларийский подчинялся городу Дербенту и дальше через Дербент – Ростову. Это была военная организация. Она решала любые вопросы, вплоть до решения о начале войны.
– Ваш отец был первым человеком в Шамхал-Термене. Как он попал в ссылку?
– Положение в Порт-Петровске было такое: ни один туземец (их называли туземцами раньше русские) не имел права разговаривать с русским военнослужащим сидя на коне верхом, обязательно должен был остановить коня, слезть, приветствовать этого русского офицера, а офицеров в городе было много – человек сорок. Он знал, что с оружием горячим, холодным нельзя появляться в городе. Когда заезжаешь в город, надо зайти в Ларийские казармы, сдать оружие, там его запишут, а уезжать будешь, ему отдадут. Отец был с характером, он был настырный мужик, русского языка почти не знал, несколько слов знал и все, а другие, видать, и этого не знали, но, поскольку они были самые богатые на селе люди, что-то могли сказать, объяснить, а если не могли, переводчиков имели.
– За это же ссылку не дают?
– Он не слез с коня, подошли несколько урядников (так назывались офицеры младшего состава), это были жандармы. Только тогда он слез с коня, а у него пистолет, кинжал и сабля. Ну, тогда любое оружие продавалось – пожалуйста, носи. Он слез с коня и сказал что-то, видать, по-нашему, урядник тоже не знал по-нашему ничего и подумал, что он ругается, ногой ударил отца. Отец вытащил кинжал и ткнул кинжалом жандарма. Проникающий удар. Это они хорошо умели. Тут еще один откуда-то третий жандарм появился. Скрутили отцу руки и повели его в Ларийские казармы, а ларийского полковника тогда не было, он в Дербенте был, в командировке. Он бы никогда не дал его посадить. В это время собирался этап в ссылку. Пять лет, три года давали им. А если без оружия, то просто посылали на работы, потом отпускали домой, а тут кинжал – неслыханное дело, поэтому его сразу посадили в каталажку. Осман Османов, который там служил, сказал: «Эй, что вы делаете, это же Шамхал-Термена старшина». Эти старшины сельские приравнивались к графам. А они говорят: «Сиди на своем месте, подумаешь, защитник», – заперли отца и ушли.
Этап формировался из 12 человек, всякие пропойцы, жулики, недовольные властями тоже были, тогда волнения были, к революции дела шли, всех хватали за революционные речи. Жандармы посчитали, что он тоже ляпнул что-то ненужное.
Семь дней они ехали до Ясной Поляны. Кто-то там сказал, что есть такой граф Толстой. Один только заключенный знал, кто такой граф Толстой, ногаец, который за что-то тоже был отправлен на этап. Этот ногаец объяснил отцу, кто это такой: «Барин здесь есть, хозяин – барин, это его вотчина». Когда они доехали до Ясной Поляны, уряднику сказали: «Никуда не уезжайте: приедет граф, он записывает фамилии всех арестованных, их кормят здесь, проверяют ботинки, ноги, потом отправляют опять». Часа через два приехал плотно сложенный мужичок, просто одетый, очень просто одетый, и начал всех спрашивать: «Ты какой нации?». Ногаец начал объяснять. И он говорит: «Подождите, откуда родом?». Отец отвечает: «С Шамхал-Термена». «Как с Шамхал-Термена, это же недалеко от Темирхан-Шуры, я, говорит, был там. Мы когда ехали с лошадьми, поить останавливались. А ты чей? Тот отвечает: «Я Джабраила сын». «Как же я у вас дома был два дня, меня там хорошо приняли». Потом Лев Толстой урядника позвал, взял какую-то бумажку и написал там что-то, печать у него маленькая была, он поставил эту печать, вытащил пятнадцать рублей, положил на эту бумагу и сказал уряднику: «Это Вам, а его оставьте мне, мне переводчик нужен, очень удобно было бы, присмотрел бы за Ясной Поляной».
Девушка одинокая жила у Толстого, прислужница какая-то была она. Он ей сказал: «Ты будешь за ним присматривать, свинину ему кушать нельзя, берите ему на базаре мясо, варите, делайте все что надо». В общем, отец остался там. Девушку звали Женя. До 1910 года Ногай-Мурза жил в Ясной Поляне. Все шло мирно, а однажды ночью кто-то постучал в дом, где он жил, а что ему, у него ружье есть, он открыл дверь, сказал: «Заходите», а ему ответили не «здравствуйте», а «ассалам-алейкум». Он говорит: «У меня чуть ружье из рук не упало от того, что полтора года никого я не видел из Дагестана и не слышал «ассалам-алейкум». Оказалось, пришел к нему известный певец из Дагестана. Отец говорит: «Что ты стоишь, заходи. Я полтора-два года кумыкского слова не слышал. Ты кушать хочешь?». – «Да, немножко хочу, Ногай-Мурза, ты извини…». – «Откуда ты знаешь, что я Ногай-Мурза?». – «Все здесь знают тебя, все русские знают». Он остался у отца.
Его звали Татам Мурадов. Три дня пожил он в Ясной Поляне и уехал…
В 1910 году Лев Толстой покинул свое имение, прошел слух, что он умер в каком-то селе. Его забрали в Ясную Поляну, чтобы похоронить.
После похорон Ногай-Мурза говорит Жене (она женой стала его): «Женя, хозяин мой умер, который на меня подписку давал уряднику». А теперь, говорит, собирай свои вещи, а хочешь ничего не бери, мы уезжаем домой, хозяин умер, больше у меня хозяев нет, никто искать меня никогда не будет, едем домой ко мне».
Приехали они в Дагестан, когда она была уже в положении. Там в Шамхал-Термене родился сын у него. Женя приняла нашу веру. Сын воспитывался, а тут началась революция. Нефтеперегонный завод знаете где? Там, где «Росмолоко» была «горячка», туда перегоняли нефть, паром же делалось все, и там горячая и теплая вода была. И вот этот сын, его звали Бей-Мурза, купал там коня. В шестилетнем возрасте он погиб. Дом, в котором мы жили здесь в Махачкале, оказывается, присмотрел отец моего отца – Джабраил. Он купил этот дом, говорят, у пивовара.
– Рассказывали, что ваш папа, будучи уже в возрасте, на коне прыгал в Вузовское озеро, таким смелым был.
– А раньше дагестанцы все были такими.
Мой отец умер… Я уже женился на Юле, в этом доме на Магомеда Гаджиева мы жили год-полтора. Из его сыновей один умер в 1956 году, Магомед старший, сварщиком был на заводе им. М. Гаджиева. Второй – Бей-Мурза умер в 1981 году. Он был бессменным директором автошколы в 4-м поселке.
Я инженер-кораблестроитель, учился в Каспийске, работал в городе, был сначала главным инженером ЖКХ управления строительством. Затем министр ЖКХ меня направил директором банно-прачечного хозяйства города. Я там тоже проработал 18 лет, а потом вышел на пенсию.
О своих близких Саид Ногай-Мурзаевич сказал: «У нас плохих не было в роду».