Его имя в художественной среде обычно произносится с приставкой «прекрасная школа монументальной живописи», а если говорят о молодом и перспективном авторе, то «ученик Мусаева» звучит как критерий качества. Заслуженный художник России, заведующий кафедрой живописи в ДГПУ профессор Абдулзагир Мусаев отметил недавно свое 60-летие. Для нас это стало хорошим поводом поговорить о современном изобразительном искусстве Дагестана.
— Когда задаешь ваше имя в «Яндексе», абсолютное количество упоминаний относится к вашей работе по росписи Святоуспенского собора в Махачкале. Вы считаете это справедливым?
— Я всегда говорю, что такая работа — великое счастье для любого художника, и не всем такая удача выпадает. Эта задача столь ответственная и тревожно-значимая, что нельзя допустить и толики лицемерия, даже с самим собой. К тому же, подобный случай — росписи мусульманином христианского храма — если и не единичный, то редчайший. Много споров было. И когда этот вопрос задали епископу Бакинскому и Прикаспийскому Александру, он очень мудро ответил: «Бог един» — и все вопросы были сняты. Хотя, наверное, не совсем, ваши коллеги очень хотели узнать, сменил ли я вероисповедание (смеется). Так что, конечно же, это важнейшее событие в моей творческой биографии. Несмотря на то, что я в общем-то был к этому подготовлен в силу полученного образования
— Вы ведь ученик знаменитого Мыльникова?
— Да, это сильная школа монументальной живописи. В числе прочего нас учили делать копии со старорусских икон и фресок, я проходил практику в Староладожском соборе святого Георгия XIX века. То есть профессионально я был готов к этой работе, хотя и не без того, чтобы заново не перелопатить всю историю.
— Принято считать, что великие учителя, каким был для Репинки Мыльников, грешат авторитарным стилем обучения, дозволяя ученику зачастую только лишь копировать своего учителя. Попали ли вы под это давление и много ли в ваших работах Мыльникова, а в работах ваших учеников — вас?
— Совершенно правильный вопрос. Две сильные школы, какими были для Института искусств имени Репина мастерские Мыльникова и Моисеенко — при огромной дружбе между ними, просто невероятно друг с другом конкурировали. И на этой почве, наверное, давление на нас оказывалось мощнейшее. И на выставках, указывая на работы учеников, нередко говорили: «Это мыльниковские, а это моисята». Но я и сегодня убежден, что выучиться у великого мастера, каким является Мыльников, — это огромное счастье, и, несмотря на авторитаризм, у него были замечательные ученики. А что касается меня, то я категорически убежден, что каждый ученик в стадии своего развития должен пройти эту «похожесть», и энергетическую, и профессиональную, должен много всего от своего учителя взять, чтобы стать самим собой. Если в нем это заложено, конечно. Так должно быть. И ведь обучение не строится по принципу: взял десять человек — выпустил десять талантливых художников. Я всегда говорю, что мы не готовим художников, мы их воспитываем. А получится ли — другое дело. Именно отсюда вся эта тирания: и запрещаем, и по рукам бьем, когда нужно. Я сам через это прошел и знаю, что это необходимо. Потому что не переношу это поверхностно-наносное «ах, хочется живописью заняться!». Это адский труд. Это нужно понять, принять, и я буду только рад, если из этих ребят выйдет что-то стоящее.
— И как, по-вашему, из вашего ученика Закарьи Закарьяева вышел художник?
— Пока еще рано об этом говорить. Неважно, согласен я с тем, что он делает, или нет, но он переломил в себе весь академический груз моей школы, перешел в другую ипостась. Хотя она тоже не совсем его. Но во всем этом хорош именно поиск. В период становления нельзя себя лишать этой возможности — нужно пробовать. То, что делает Закарья, сегодня говорит о гибкости его ума и внутреннего состояния. Думаю, все образуется и пойдет именно то, что должно.
— А если говорить о вашем главном ученике — вашем сыне, как у вас с ним строятся творческие взаимоотношения?
— Я наблюдаю за тем, что он делает. Он разный. Но вот в чем я не могу ему отказать — так это в том, что он не поверхностный. И это мне всегда нравилось. Он не разменивается на какие-то сиюминутные штуки. Иногда я смотрю на его работы и с удовольствием про себя отмечаю: «Как это здорово!». И в этом плане отношения у нас уважительно-дистанционные: он живет своими идеями, я — своими. Его первая выставка, которую они сделали втроем с Азизом Сулеймановым и Мурадом Халиловым, называлась «Параллельно». В этом было много смысла. Для меня, прежде всего.
— В своем интервью «НД» художник Олег Пирбудагов некогда сказал: «Лицо современного дагестанского искусства — это мы», имея в виду себя, Эдуарда Путерброта, Магомеда Кажлаева, Ибрагимхалила Супьянова и Апанди Магомедова. Вы разделяете это мнение?
— Я менее категоричен. Возможно, эти художники действительно ярче выражены на сегодняшний день, и об этом нередко говорится в кулуарах, и в определенном смысле это правда, но я сказал бы, что лицо — не только они. При том что я отдаю должное, уважаю и считаю все, что они делают, хорошим, большим искусством. Они не лицемерят. Но дагестанское искусство, наверное, никогда не будет определяться так односторонне. Ему присуща многослойность и многозначность. Собственно говоря, у нас есть еще и молодые, наступающие на пятки, готовые в любой момент оспорить все, что ты делаешь.
— Но если говорить не о фамилиях, а о самом лице нашего искусства, какое оно, по-вашему?
— Такое, какое есть, наверное. Значимое. Хотя иногда и вызывает у меня тревогу. Мне грустно, когда я вижу искусство Северной Осетии, например. Мне грустно, оттого что они ярче.
— Ярче? А я слышала совершенно иные оценки, что вроде как Дагестан — главный арт-ледокол Кавказа…
— Мнение такое бытует, и я даже слышал подобные оценки от министра культуры Карачаево-Черкесии, но что лежит в их основе — непонятно. Мне-то показалось, наоборот, что они сильнее: сильнее в своих поисках, в своем самовыражении. А здесь я порой с грустью замечаю множество каких-то маловнятных картинок на молодежных выставках.
— Как вы относитесь к оценкам российского искусства международными арт-кураторами, которые вообще, по сути, никого, кроме эпатажного арт-хулигана Олега Кулика и еще парочки современных авторов, не признают?
— Я знаю, чем зачастую руководствуются иностранные галеристы и кураторы — получением конечной коммерческой выгоды от проекта. И в этих тусовках и биеннале финансовая составляющая играет главную роль. Поэтому прислушиваться и ориентироваться на них не очень-то стоит. Хотя все, что они отмечают, все, что им так по душе, — в искусстве должно быть непременно — и революции, и опыты, и открытия.
— И гавкающий на людей в музее Кулик?
— И он тоже! А почему нет? Это для нас все так просто, а многие из моих друзей и бывших однокурсников уже давно и прочно преподают классическое искусство в Европе и Китае. В последнем вообще невиданный всплеск популярности классической школы живописи. И я видел то, что они рисуют, и просто восхитился тому, что они могут вне зависимости от жанра и способа самовыражения. Поэтому я с удовольствием посещаю выставки видеоарта и инсталляций, и если они могут на меня подействовать, что-то во мне перевернуть, то это прекрасно!
— То есть перформансу в искусстве — да?
— Абсолютно.
— Последняя биеннале в Хайхи, куда приехали представители российской Академии художеств и Всероссийского фонда культуры, очень ярко продемонстрировала отношение внутрироссийских художественных союзов к современному искусству — по сути, их интересует только реализм и национальный колорит в чистом виде — горы, горцы, папахи… О каком развитии тут можно говорить?
— Я не принимал участие в этой биеннале, а в первой была жуткая война за распределение мест. И в итоге первого-то не дали. Единственное место получил Тимур Мусаев. А о последней я слышал от многих художников, что больше они в ней участвовать не будут. Смутило и само название проекта «Портрет горца». Что теперь, одни портреты рисовать?
— Просто так получилось: столько лет прошло, столько авторов выросло, а от Дагестана по-прежнему нужен только Шовкринский и пейзажи.
— Ну, Шовкринский, допустим, прекрасный автор, зря ты так. Я считаю его одним из самых интересных авторов, у меня вон половина худграфа после него сегодня то же самое делает и уже даже считает, что это их заслуга. Да, он ушел в тираж, но это произошло вопреки его желанию. И, в конце концов, это имеет право на жизнь. Что же до биеннале, то сейчас Джамиля Дагирова планирует большой Северо-Кавказский проект, и надеюсь, все у нее получится, потому что он давно был нам нужен.
— В тираж в последнее время ушел не только Шовкринский. Ушло традиционное искусство. К прекрасным балхарским кувшинам стали приделывать жуткие домики, а унцукульские мастера вырезают трубку в стиле Шерлока Хомса…
— Так ведь это давно происходит! И замечательная Манаба Магомедова по этому поводу говорит: «Ну сколько же можно делать одно и то же?!». На этой почве должно было и родиться, наконец, что-то другое, более современное. И вся традиционная культура должна служить подспорьем для рождения новых идей. Лучше всех это сегодня выходит у того же Пирбудагова, Кажлаева, Апанди, и, возможно, поэтому они называют себя лицом Дагестана. Они же ведь нашли эту дорогу! Не потеряли глубину, заложенную в традиционной почве. Да и само исконное ведь тоже пошло сегодня на поток. А что делать? Как разделять — что настоящее, традиционное, а что нетрадиционное и ненастоящее? Мы ведь и не пытаемся этого делать.
— А как вы относитесь к творческим союзам? Нужен ли нам вообще Союз художников сегодня?
— Считаю, что нужен. Возможно, оттого, что я уже прошел время размахивания шашкой между художниками, хочется единения, вне зависимости от разности позиций. Хотя есть категорическое мнение о том, что союз не нужен, и есть люди, которые искренне так считают, но в любом случае в какие-то объединения, формальные или неформальные, художники все-таки входят. А к союзам плохо относятся еще и потому, что считают их негативным порождением советского строя. Отчасти, наверное, правы, ведь я помню, как совершенно невозможно было реализоваться без членства в союзе и как сложно было в него вступить. Но при всем этом союзы снимали с художников излишние материальные проблемы, которые мешали творить. И такой практики нигде в мире не было. А сегодня союз уже ничего, по сути, не решает, он стал простым ремесленным цехом, да и сильных авторов стало меньше.
— А какие задачи должен решать союз?
— Сегодняшний решает только организационные: пропаганда, объединение творческих людей, экспонирование. Он просто лишен других возможностей. И это неправильно.
— Абдулзагир Бозгитович, а когда мы увидим вашу персональную выставку?
— Наметили на декабрь. И я вам скажу — мне тревожно. Одно дело — милые переговоры с руководством ДМИИ, другое — сроки. Сомнения какие-то гложат (смеется). Работаю, пишу и в какой-то момент начинаю думать: «А как это воспримут?». Куда от этого денешься?
Источник: http://www.ndelo.ru/one_stat.php?id=4299