«О терроризме написано несметное количество работ, казалось бы, этот феномен изучен уже вдоль и поперек, и тем не менее в нем есть что-то зловеще-загадочное, как бы иррациональное, до конца непонятное».
Со словами известного российского востоковеда Георгия Мирского трудно не согласиться. Между тем при попытках содержательного рассмотрения феноменов «кавказский терроризм» и «антитеррористическая борьба» возникают проблемы не только чисто академического, но и прикладного характера, требующие не поверхностной констатации, а развернутых объяснений.
Сегодня и для руководства Российской Федерации, и для отечественного экспертного сообщества, да и для рядовых граждан РФ внимательное рассмотрение ритмов террористической активности на Северном Кавказе актуально, как никогда. В 2009 году в своем ежегодном Послании Федеральному собранию президент России Дмитрий Медведев обозначил ситуацию в Северо-Кавказском регионе как самую серьезную внутриполитическую проблему нашей страны. К сожалению, и в прошедшем 2010 году эта оценка не потеряла своей актуальности.
Тревожная статистика
Напомню, что 16 апреля 2009 года в Чечне был отменен режим контртеррористической операции (КТО). Однако в течение следующих двенадцати месяцев количество террористических атак не только не снизилось, но и возросло. Число погибших в результате боевых столкновений в течение года после апреля 2009-го достигло 292 человек (что в два раза превышает показатель за аналогичный предшествующий период, когда боевики убили 154 человека). При этом первая после перерыва в несколько лет акция с участием террориста-смертника состоялась уже через месяц.
Более того, две знаковые террористические вылазки 29 августа (родовое село президента Чечни) и 19 октября 2010 года (республиканский парламент в Грозном) опровергли стереотип о наступившем мире и спокойствии в отдельно взятом северокавказском субъекте РФ. В этом плане красноречивы свидетельства депутатов Законодательного собрания Свердловской области, которые приехали в гости к чеченским коллегам в октябре 2010 года (слава богу, никто не погиб!).
Вот что рассказал, например, в интервью «Газете. Ру» заместитель председателя парламента Уральского региона Анатолий Сухов: «Мы вышли из комнат и сидели в коридоре без окон, который не простреливался. К нам пробрались бойцы чеченского ОМОНа и взяли в кольцо. Когда они начали выводить нас из здания, одного из бойцов ранили. Сначала в ногу, и он отстреливался уже с земли, а потом в руку. Мы его перевязывали потом в своей комнате».
Заметим при этом, что Чечня уже не первый год уступает лидерство в своеобразном «террористическом соревновании» Дагестану (начиная с 2005-го), Ингушетии (с 2007–2008-го). А в прошлом году она пропустила вперед и Кабардино-Балкарию. В Дагестане – самой крупной северокавказской республике – в течение минувшего года в результате терактов, диверсий и нападений погибли и получили ранения разной степени тяжести 685 человек, в том числе 78 мирных жителей и свыше 120 представителей силовых структур.
Режим КТО в различных частях данного субъекта Российской Федерации вводился 22 раза (всего же общее количество прошлогодних операций против террористов составило 148). В Ингушетии локальные режимы КТО объявлялись в 2010 году семь раз.
2010 год оказался также периодом резкой активизации экстремистского подполья в Кабардино-Балкарии, которую когда-то – в начале 90-х годов лидер сепаратистской Чечни Джохар Дудаев называл «спящей красавицей Кавказа». В этом контексте можно вспомнить первомайский взрыв на ипподроме, а также атаку Баксанской ГЭС (21 июля 2010 года), которая стала первой атакой большого «техногенного объекта».
Только за два первых летних месяца в республике прогремело 17 взрывов. Всего же за год их было порядка 50, а локальные режимы КТО вводились дважды. В июне 2010-го президент КБР Арсен Каноков дал добро на ввод смешанного контингента по борьбе с экстремизмом в республику, что в свою очередь явилось реакцией на рост диверсионно-террористической активности, все больше стирающей грани между восточной (нестабильной) и западной (относительно мирной) частями Северного Кавказа.
И конечно, не стоит забывать, что в прошлом году терроризм, увы, вернулся в российскую столицу. Взрывы в московском метро 29 марта 2010 года отчетливо показали: северокавказский экстремизм нельзя определять как локальное заболевание, он пускает страшные метастазы по всему телу России. Особого упоминания заслуживает тот факт, что в 24 случаях в Москве и на Северном Кавказе происходили теракты с участием смертников.
Таким образом, мы уже не можем просто констатировать количественное увеличение числа террористических атак, экстремистских действий и радикальных политических инициатив. Речь идет о масштабном системном явлении, которое требует, во-первых, грамотной оценки, а во-вторых, адекватного противодействия. Иначе развитие событий чревато самыми непредсказуемыми последствиями.
В этой связи бросается в глаза политическая и идеологическая неготовность (как минимум неполная готовность) российской власти к эффективному ответу на этот страшный вызов. Уже не первый год (начиная с середины 90-х) высшие представители нашего государства характеризуют терроризм как «бандитизм». Как следствие недопонимание социально-политической природы террористической опасности, сведение действий спецслужб, правоохранительных структур РФ к борьбе с криминалом. Отсюда и «повышенные обязательства» завершить антитеррористическую операцию в два месяца, образцово-показательная отмена КТО в Чечне, недооценка сил, ресурсов, мотивации противника.
В принципе причины такого понимания терроризма и террористов легко объяснить. Российское руководство, во-первых, стремится максимально упростить идентификацию врага, не утруждая себя сложными терминологическими занятиями (чтобы в голове у рядового гражданина царила полная ясность). Во-вторых, такое отождествление – результат информационной кампании времен первой чеченской войны, когда некоторые восторженные западные журналисты и политологи рассматривали Масхадова и Дудаева как «борцов за свободу и национальную независимость». Отсюда и жесткое противопоставление подобным отзывам. Да бандиты они, а никакие не борцы!
В научной литературе существуют сотни определений терроризма. Многие из них эмоционально окрашены. Однако для большинства исследователей, так или иначе занимающихся изучением данного рода экстремистской деятельности, существует консенсус относительно противоречивой и трудно идентифицируемой дефиниции. Терроризм рассматривается как политический (а не криминальный) акт и политически мотивированное насилие.
«Зеленый коммунизм»
А тем временем на Северном Кавказе уже не первый год происходит «перезагрузка» терроризма как политической (а не криминальной) практики. В настоящее время главным террористическим оппонентом Российского государства будет не защитник «свободной Ичкерии», а участник «кавказского исламистского террористического интернационала». В этом смысле российский Северный Кавказ воспроизводит исторический опыт ряда стран третьего мира. Подобный этап смены поколений террористов и изменений в терроризме уже пройден некоторыми государствами Ближнего Востока, Северной Африки, Южной Азии.
Если в 60–80-е годы прошлого века главными субъектами террористической борьбы были светские этнические националисты, инструментально и конъюнктурно обращавшиеся к религиозным ценностям и лозунгам, то с 80–90-х годов на первые роли начинают выходить исламистские организации (ХАМАС, «Исламский джихад», «Хезболла», «Хезб-ул муджахедин»). Теперь Северный Кавказ с некоторым отставанием проходит схожую эволюцию.
В начале 90-х годов, в период пресловутого «парада суверенитетов» в Северо-Кавказском регионе доминировали этнонационализм и идея этнического самоопределения. Именно ради реализации идеи «освобождения Ичкерии», а не ради борьбы за «истинную веру» были осуществлены самые громкие, получившие международный резонанс террористические акты чеченских сепаратистов.
Но во второй половине 90-х этнический национализм уступает место лозунгам «чистоты ислама». И не только в Чечне. Во-первых, этническая пестрота Кавказа на практике делает этнонационализм политической утопией (особенно в регионах, где нет сильного численного перевеса одной этногруппы). Во-вторых, он сильно дискредитировал себя при практической реализации в 90-е годы, дал вовсе не те всходы, на которые рассчитывали жители Северо-Кавказского региона.
«Успехи» националистов привели или к конфликтам (Чечня, осетино-ингушское противостояние), или к оформлению этнических преференций одних групп над другими (и естественно, дискриминационным схемам). В-третьих, власть в течение первого десятилетия после распада СССР смогла научиться реагировать на проявления этнического национализма (где-то их удалось подавить, а где-то – встроить в управленческие механизмы).
Как бы то ни было, а после бесланской трагедии основные антироссийские выступления на Северном Кавказе проходят не под лозунгами этнополитического самоопределения, а под знаменем радикального исламизма. Еще 31 октября 2007 года президент так называемой Чеченской Республики Ичкерия Доку Умаров снял с себя полномочия главы сепаратистского государства и провозгласил новое образование – «Эмират Кавказ». Оговоримся сразу. В среде северокавказских исламистов существуют разные сегменты.
Есть те, у кого отсутствует элементарная теологическая подготовка, а в некоторых случаях и элементарная образовательная база. По справедливому замечанию востоковеда Сергея Давыдова, вопиющее невежество авторов некоторых северокавказских исламистских сайтов уже подверглось жесточайшему осмеянию со стороны их оппонентов. Но имеются также люди, соответствующие идеалам «моджахеда будущего» (то есть защитника принципов «чистого ислама», а сей человек сочетает в себе дар проповедника и мастерство владения автоматом Калашникова).
Между тем в сегодняшних условиях именно идеалы «чистого ислама» являются основой протестной антигосударственной деятельности. С помощью них «эмиры» разного калибра довольно успешно мобилизуют экстремистский потенциал. В определенной мере принадлежность к радикальному исламистскому течению является маркером радикализма вообще (этнический национализм в этом контексте рассматривается как умеренное политическое движение, способное пойти на диалог и известные уступки Российскому государству).
Родились новые символы антироссийской борьбы на Северном Кавказе. Вряд ли такой человек, как Саид Бурятский (при рождении в 1982 году нареченный Александром Тихомировым, по отцу – бурят, по матери – русский), мог бы вдохновлять на борьбу защитников светского националистического проекта. Причем надо понимать, что террористы ведут не только подрывную войну в прямом смысле этого слова, но и наступление на информационно-пропагандистском фронте.
Кстати, абсолютно неверно представлять себе «Эмират» как жестко структурированную вертикально построенную организацию. Это скорее сеть, состоящая из различных ячеек, которые до поры до времени находятся в спящем состоянии и могут организовать эффективную вылазку, не спрашивая личного согласия Умарова или других «засвеченных» джихадистов. Не всегда ответственность «Эмирата» за тот или иной теракт соответствует действительности (как в случае с Саяно-Шушенской ГЭС).
Однако даже если такие заявления являются частью информационного пиара, борьба за «правильную веру» становится востребованным политическим товаром. И сей товар будет востребован, если уровень социальной несправедливости, судебной и управленческой неэффективности будет высоким.
Вот почему было бы большим упрощенчеством видеть истоки «исламизации» Северного Кавказа исключительно в коварных происках внешних сил. Да, в регионе изрядно потрудились такие известные деятели, как саудовец Абу Омар Ас-Сейф (1968–2005, представитель «Аль-Каиды» на Северном Кавказе) или иорданец Абу Хафс аль-Урдани (1973–2006, связанный с террористической сетью Аль-Заркави), а также другие менее известные выходцы из стран арабского мира, Южной и Центральной Азии. Однако, как правило, они не поддерживались своими же правительствами, а у себя на родине даже обвинялись в терроризме и преследовались за это.
Ликвидированный в прошлом году террорист Саид Бурятский в этом плане – показательное явление. Не проповедник из Пакистана или страны арабского Востока, а российский гражданин и результат собственной религиозно-политической эволюции, нашедший в кавказской среде благодатную аудиторию. Заметим, что сегодня эта аудитория знает советские и российские реалии куда хуже, чем Джохар Дудаев с Асланом Масхадовым.
Она намного меньше связана с общероссийской социально-культурной средой. Однако к данной оценке «исламского фактора» надо добавить некоторые нюансы. Нередко многие сюжеты внутриреспубликанской административно-бюрократической борьбы прячутся под «ваххабизм», не имея к нему ни малейшего отношения. Таким образом, власти и на региональном, и на федеральном уровне должны сделать все от них зависящее, чтобы понять реальную политическую динамику региона, не прячась за словами о «бандитах».
Идеология «чистого ислама» обращена к надэтническим универсалистским и эгалитарным ценностям – эдакий «зеленый коммунизм». Для него не имеет значения принадлежность к тейпу, клану или этнической группе. Отсюда и возможности формирования «горизонтальных связей» между активистами из разных кавказских республик. В условиях отсутствия внятной программы российского нацстроительства исламистская идеология стала претендовать на роль интеграционной силы на Кавказе.
Выбор стратегии
И сегодня очень важно правильно понимать суть этой угрозы, а также видеть правильные пути ее устранения. В этой связи особо хотелось бы остановиться на проблеме заимствования иностранного опыта антитеррора.
В последние годы активно обсуждаются израильские методы борьбы с терроризмом. Спору нет, с точки зрения технической и профессиональной уничтожение конкретных террористических групп спецслужбами еврейского государства вызывает восхищение. Чего стоят такие всемирно известные операции, как «Энтеббе» («Шаровая молния») или «Меч Гедеона»! Но проблема-то в том, что антитеррористическая стратегия – это не ситуативные атаки групп типа «Альфа» или «Вымпел».
Это целостный дискурс, включающий в себя помимо силовой составляющей идеологические, политические, психологические и прочие элементы. Поэтому признавая высокий профессионализм израильтян (который, кстати, не спас их ни от ХАМАСа, ни от «Хезболлы», ни от различных интифад после, казалось бы, громких побед над арабскими государствами), особо подчеркнем: Израиль на оккупированных территориях не ставил своей задачей интеграцию местного населения.
Он занимался гарантиями безопасности для еврейского государства и, если угодно, обеспечением элементарного выживания во враждебном окружении. Проблема объединения с «арабскими гражданами» у лидеров Израиля не стояла на повестке дня. Ни о каком «плавильном котле» или ассимиляции-аккультурации на занятых территориях речи не шло. И трудно было бы предположить подобный результат, принимая во внимание сам характер государства Израиль.
Квинтэссенцией израильской политики в отношении занятых территорий стали слова Маше Даяна, обращенные к арабской общественности: «Мы не просим вас полюбить нас. Мы хотим, чтобы вы позаботились о своих согражданах и сотрудничали с нами в восстановлении их нормальной жизни». Как следствие стремление к преобладанию силовых методов борьбы.
Но на Северном Кавказе задача Москвы – это формирование единой политической нации. Следовательно, антитеррористическая философия в России не может строиться на ближневосточном опыте, иначе нам гарантирован такой же результат (вспомним итоги войны в Ливане летом 2006 года или операции «Литой свинец»). Она должна скорее обращаться к британскому, испанскому или французскому опыту, где жесткость государственной позиции сочеталась с поиском механизмов «мягкой силы», с разделением экстремистских группировок на «умеренных» и «радикалов», с применением переговоров в сочетании с ликвидациями (точечными, а не траловыми).
Зададимся вопросом: какой террорист опаснее для страны – ликвидированный и затем рассматриваемый в качестве «мученика в борьбе с кяфирами» или радикал, кающийся и дающий показания в суде (государство и отличается от террористов приверженностью к праву и закону)? Думается, что психологический эффект от покаяния вчерашнего «супермена» будет намного сильнее, чем труп врага, чей образ станет примером для одурачивания и промывания мозгов морально неокрепших юнцов.
Следовательно, надо понимать, что не все исламские «обновленцы» перешли линию, отделяющую терроризм и борьбу с Россией от простого негодования по поводу коррупции и закрытости местной власти, отсутствия сильной судебной системы и справедливого федерального вмешательства в локальные вопросы. Сегодня еще не поздно отделить «работников ножа и топора» от фрустрированной региональной интеллигенции и обыкновенных «лузеров»
А потому воспользуемся словами Владимира Путина, второго президента РФ и нынешнего премьера, и прекратим истерику по поводу введения смертной казни, новой террористической глобальной угрозы и «укрепления бдительности». Вместо этого давайте лучше понимать динамику, причины и предпосылки для терроризма как стратегии и тактики политического насилия, его разновидности и движущие силы, а также видеть различия между терактом и любой банальной гангстерской разборкой.
И самое главное – российская власть должна отказаться от рассмотрения борьбы за Кавказ как программы социальной реабилитации. Ныне речь идет не столько о деньгах, сколько о серьезном идеологическом противоборстве. И одержит победу в нем тот, у кого будут крепче нервы, сильнее воля, чьи аргументы окажутся убедительными, а идеи и цели более привлекательными.