Женщина с тонкой поэтической душой художника и твердыми руками мастера, в которых металл превращается в сказание. Это — наша Манаба. Первая в Дагестане женщина-златокузнец, лауреат многочисленных республиканских, всесоюзных и зарубежных выставок и конкурсов, заслуженный художник России, народный художник Грузии и Дагестана, кавалер ордена Чести Грузии. Это — наша Манаба.
Родилась она в 1928 году в ауле Кубачи. Отец — Омар Магомедов — зимой уезжал в Тбилиси работать, как поступали тогда многие кубачинцы, а летом возвращался в родной аул. После раскулачивания в 30-е годы, он уехал в Тбилиси уже навсегда, позже за ним последовала вся семья. Всю жизнь Манаба провела в Грузии, и только несколько лет назад переехала в Махачкалу.
Я встретилась с ней нынешним летом в доме ее дочери — художницы Лейлы Изабакаровой. Манаба Магомедова по-русски говорит с трудом, гораздо лучше по-грузински или кубачински. Однако беседа у нас состоялась очень интересная.
— Скажите, пожалуйста, Манаба, вы только недавно вернулись на родину. Вас обратно в Тбилиси не тянет?
— Я себя не мыслю без Тбилиси, без Грузии. Там живет много дорогих мне людей, там черпаю я вдохновение. Мой дом, моя мастерская остались там, конечно, я часто туда езжу, ведь в Грузии прошла значительная часть моей жизни.
— Где вы становились как мастер, как художник?
— Мастерство и навык ювелира, златокузнеца — это, конечно, я получила на своей родине в ауле Кубачи. А как художник, я формировалась под влиянием грузинской культуры. Моими учителями были народный художник СССР Ладо Гудиашвили, график Серго Кобуладзе, Лени Ахведилиани. Я считаю, бог дал такое счастье — что во мне объединились две культуры — культура народов Дагестана и Грузии. У нас и так много общего. Это наши традиции, гостеприимство, внешний облик. Раньше, до революции, Тбилиси для Кавказа был как бы центром, столицей. Это позже стала для всех столица Москва. Но не бывает две Родины. Для меня родина одна — моя объединенная Родина — Грузия и Дагестан. И от этого никуда не денешься.
— Как получилось, что кубачинка Манаба всю жизнь прожила в Грузии?
— После раскулачивания, в 30-е годы мои родители уехали в Тбилиси уже навсегда. До этого отец уезжал туда зимой на сезонные работы, как и многие наши сельчане. Я оставалась в родном ауле с бабушкой. Дом наш был пуст, потому что забрали все, что могли как у «врагов народа». Хорошо помню фрагмент моего детства: я шестилетняя девочка сидела рядом с бабушкой. При свете масляной лампы мы работали, я училась вязать джурабы, бабушка пряла из белой шерсти нити.
Декоративное блюдо посвященное Узеиру Гаджибекову
В наш дом снова пришли «служители народа» и не найдя в доме ничего ценного забрали у бабушки шерсть, меня скинули с тоненького домотканого паласа, на котором мы сушили зерно, забрали палас и с камина лампу. Всю ночь мы с бабушкой проплакали в темноте. А через месяц она умерла. Меня забрал в Тбилиси мой дядя Расул Магомедов, кстати, он работал старшим реставратором в Эрмитаже.
Но так получилось, когда я переехала к своим родным, уже не было моего отца. Он умер от болезни в 34-ом году и был похоронен в Тбилиси на мусульманском кладбище. Сейчас там ботанический сад.
В память об отце у меня осталась вот эта табакерка. Более дорогой вещи у меня нет. Она в свое время произвела на меня большое впечатление. Ведь это единственное, что осталось от отца как от мастера. Моя мама говорила, что эту свою работу он считал посредственной. Однако, по ней я могу судить, каким искусным мастером был мой отец. Выполнена она в очень сложной технике, которую у нас, кубачинцев, называют «Гумса накиш». Это когда прорезается фон и заливается чернью, а выпуклым остается тончайший и сложнейший узор.
Человек всегда в долгу у родителей. Выше, чем долг перед ними, нет ничего на свете.
— И все же, Манаба, вы — первая женщина-златокузнец. Как это случилось, и как к вам относились в Дагестане и в Грузии?
— Когда я была десятилетней девочкой, к нам в Тбилиси из Кисловодска приезжал наш земляк и родственник Абдулжалил Ибрагимов. Приезжал, чтобы посетить музей искусств Грузии. У него всегда с собой бывали альбомы, куда он зарисовывал образцы орнаментов, и меня этот альбом очень интересовал. Он обратил на это внимание и дал мне задание — вырезать ножом по бумаге узоры. К следующему приезду я его удивила своими вырезками, он сказал, что пора уже работать штихелем и оставил мне медное блюдо с расчерченным орнаментом. Это была моя первая работа по металлу.
А еще Абдулжалил повел меня в музей искусств, где показал мне Хахульскую икону, которая произвела на меня, маленькую девочку-горянку, неизгладимое впечатление. Эта икона украшена 150 миниатюрами из перегородчатой эмали, фон ее выполнен тончайшим орнаментом в технике чеканки из чистого золота.
Ее авторы — известные древние грузинские мастера, жившие еще во времена царицы Тамары — Бека и Бешкен Опизари. Кстати, у кубачинцев есть орнамент, названный в их честь — «убизар накъиш».
Позже судьба свела меня с известным в Грузии искусствоведом Рене Шмерлинг.
Она интересовалась искусством Грузии и Дагестана, изучала старинные культовые сооружения, сохранившиеся на территории наших республик. Исследовала древний христианский храм «Датуна», что в Шамильском районе, ездила по Дагестану.
Декоративное блюдо, посвященное Ладо Гудиашвилли
Она видела мои первые попытки работать с металлом и настаивала, чтоб я продолжила дело отца. К тому времени я уже выставлялась. Свои первые работы я выполняла на вершине крепости Нари-Кала, куда я поднималась каждый день, доставала спрятанные в тайнике мои принадлежности и работала под шум Куры и стук мастерских старого города. В то время иметь дома ювелирную мастерскую не разрешалось. Работать можно было только в артели. Кстати, дом, в котором жила наша семья, тоже располагался в старом Тбилиси и наш балкон выходил прямо на Куру.
Рене Шмерлинг значительно повлияла на мое творчество. По ее совету в 1969 году я написала свою первую книгу о родном ауле Кубачи и его традициях «Я — кубачинка». Она направила меня в Тбилисскую Академию художеств к профессору Давиду Цицишвили. Энциклопедических знаний был человек. Там я начала работать и учиться, я познакомилась с замечательными художниками Ладо Гудиашвили, Еленой Ахвелидиани и другими. Тогда в 60—70 годы в Тбилисской Академии художеств работали величайшие люди. И как мне сейчас не хватает того уровня интеллигентности и образованности.
— Я знаю, что вы всегда поддерживали связь с родиной, как это происходило?
— Когда я начала заниматься ювелирным делом в Тбилисской Академии, я стала часто ездить в Кубачи. Тогда в ауле существовала артель «Художник», где я училась работе у наших мастеров, приезжая не лето.
В этой артели сидели около 30-ти человек мастеров мужчин, и я одна — женщина. Как-то я оказалась рядом с лучшим мастером того времени Гаджи Кишовым. Я внимательно следила за его работой, а он мне говорит:
— Манаба, зачем тебе это надо, не женское это дело со штихелем сидеть. Увидел бы твой отец, что бы сказал?
Меня это очень удивило. Ведь в Тбилиси так поощряли и поддерживали мое стремление заниматься ювелирным искусством, а на родине — нет. Но, наверное, бог дал мне силы и терпение, что я не бросила это занятие, а наоборот, работала по 16 часов в сутки.
То самое древо желаний
— Вы вышли далеко за рамки традиционного кубачинского искусства. В своем творчестве вы используете едва ли не все виды художественной обработки металла: чеканку, литье, эмаль…
— Вы знаете, родиться в Дагестане, где столько народных промыслов, и не попробовать себя в разных стилях для меня немыслимо. Я интересовалась балхарской керамикой и месяца три проработала в ауле Балхар. Глина — великолепный материал, но слишком податливый. В труде, как в жизни — интересней достигать желаемого, преодолевая сопротивление. С металлом ты словно ведешь борьбу, заставляешь его подчиниться своей фантазии. Металл больше подходит моей натуре. Причем, приходилось работать с разным металлом, не только с серебром и золотом — традиционными для кубачинцев. Например, люстры, бра и светильники для Русского и Кумыкского театров в Махачкале были изготовлены из меди и латуни. Эти большие работы с элементами чеканки и литья я делала вместе со своим мужем Кадыром. Он был замечательный человек, потомственный златокузнец.
Есть работы, которые мы делали вместе с супругом и дочерью Лейлой — она тоже художница, мастер по эмали.
— Манаба Омаровна, ваши работы почти всегда несут не только эстетическое или декоративное значение, но и идейное, смысловое. Например, эти декоративные блюда…
— Это тоже наши совместные с мужем и дочерью работы.
Это работы-посвящения. У меня есть работы, посвященные Шота Руставели, Имаму Шамилю, Расулу Гамзатову, Льву Толстому и еще многим другим.
Одну из своих композиций я создала в память о своем учителе, народном художнике СССР Ладо Гудиашвили. В 40—50 годы Гудиашвили был в опале. Его творчество не понимали, и он испытывал большие трудности. Если присмотреться, можно заметить, как я это передаю в своей композиции.
Второе декоративное блюдо я посвятила Узеиру Гаджибекову — замечательному композитору из Азербайджана. Узеир какое-то время жил в Грузии. Мы были с ним знакомы. В этой работе я запечатлела его в раю среди кипарисов, в окружении персонажей его опер «Лейли и Меджнун», «Кер-Оглы». Такой человек как Узеир должен быть в раю.
А на третьем блюде грузин и дагестанец вместе куют солнце. Почему? Потому что дагестанские мастера зимой всегда работали в Грузии, Кутаиси, Тбилиси. Некоторые там даже женились. Это солнце, которое они куют — символ единого Кавказа.
— Манаба Омаровна, скажите пожалуйста, что вас сейчас волнует?
— Сейчас государство очень поверхностно относится к культуре. Оно не понимает, что потерять культуру легко, а возобновить очень трудно. Большие деньги тратятся куда не нужно, а для культуры и искусства высасывают из пальца. На сегодняшний день у меня огромная боль за Дагестан и Грузию. Но все зависит от народа. Народ сам должен подумать о своем будущем и сплотиться. Самое главное — не потерять свою самобытную культуру, свои обычаи, традиции. Кубачи и кубачинский дом, его быт и убранство — это наше достояние, культура, переданная нам из поколения в поколение из далекого прошлого.
А мы теряем его облик, меняется его самобытность. Старый аул весь разрушен, там есть средневековая уникальная мечеть, которая в руинах. И никому нет дела до этого. Государство должно обратить на это внимание.
Еще меня волнуют последние события на Кавказе, которые привели к разделению народов, вражде и недоверию. Живя в Грузии я всегда с гордостью говорила, что я — дагестанка, и никто никогда меня ни в чем не ущемлял и не смотрел косо, иначе я бы не состоялась как художник. Сейчас я молюсь, чтобы Кавказ был единым, и границы, разделяющие его народы, были бы условными и не препятствовали сотрудничеству и дружеским контактам. Вряд ли при своей жизни я это увижу, мечтаю, чтобы хотя бы внуки жили в это счастливое время.
Мои произведения хранятся во многих музеях мира, специалисты и ценители знают, что это работы Манабы Магомедовой. Потому что в них переплелись мотивы дагестанской культуры и грузинской. Раньше, когда мне доводилось выезжать на выставки или в творческие командировки по России или за рубеж, я с гордостью представлялась: «Я с Кавказа!». Я уверена, что люди признают свои ошибки, пересмотрят свое отношение друг к другу и наступит время, когда на благословенной земле Кавказа, населенной самобытными и в то же время похожими друг на друга народами, воцарится дух братства и взаимопонимания. Иначе быть просто не может!
Табакерка отца
Квартира Манабы Магомедовой в Махачкале подобна музею. В ней великое множество уникальных, высокохудожественных работ. Но есть одна, которая привлекает особое внимание. Это «древо желаний». Оно увешано кольцами. Их на нем около сорока штук, и вы не найдете двух похожих. Я увидела в этой работе аллегорию: «древо желаний» — это автопортрет Манабы.
Изящное, красиво изогнутое дерево из металла с цепкими корнями, держащимися за родную землю. Живописно раскинутые ветви увешаны изумительными по красоте кольцами — плодами ее многолетнего творческого труда. Вот оно загадочно звенит и сияет на удивление и восхищение потомкам!