Проклятье

  Истино любящий Меджнун освободил из капкана дикую козу только потому, что ее глаза показались ему похожими на глаза его возлюбленной Лейли.
Осенний серый туман, похожий на двуглавую аждаху, спокойно лежащий целый день у подножья горы Кетин, вдруг к вечеру, словно изголодавшийся зверь набросился на маленький аул. Одна его голова потянулась к саклям, прикрывая своим телищем узкие улочки, а вторая – устремилась прямо на кладбище, расположенное чуть подальше от аула. В воздухе запахло сыростью. Начало моросить…
– Я Алла-агь! Слава тебе Всевышний! Все в твоей воле!.. Эхе–хе, что тебе сказать, старушка. Нет, не было ни одного солнечного дня в моей жизни и в твоей тоже, – Залимхан подправил серый старый пиджак, висевший на его худых плечах, еще больше сутулившись, съежился. Осенний холод, словно тиски до боли стиснул все кости старика. Тяжелые воспоминания еще больше угнетали его. – Я вчера тебя во сне увидел, старушка. Молодой увидел. Как в тот первый день. Ты была очень красивой. Не-ет, Гюльселен, не-еэт, старушка моя, Аллагь накажет меня еще хуже, если совру: ни одной минуты с тобой пройденной, я не жалел, что связал с тобой свою судьбу… Но одного я не понимаю, как могло так случиться? Может мы, думая, что он один единственный у нас, боясь потерять, избаловали его слишком? Гюльселем, моя родная, за что Аллагь наказал нас?
– ... Теперь Залимхан плакал, обняв обеими дрожащими руками надмогильный камень своей покойной жены. У могилы беспрерывно плача, продолжал, еще что-то шептать старик, как будто кто-то мог его слышать.
В эти минуты Залимхан пытался вспоминать каждую мелочь из пройденной жизни. «Где, как, когда я мог ошибиться?» – спрашивал он самого себя сквозь невысыхающие слезы… Вот он, еще юнцом стоит в кабинете военкома. «Рано тебе на фронт, – нахмурившись, говорит высокий горец с глубоким шрамом на лице. – Такие как ты и в тылу пригодятся!» Но Залимхан настоял на своем. В селении его ничто и никто не держал – он рос сиротой в семье двоюродной тети. До самого Берлина дошел Залимхан.
После войны годы учебы в педагогическом институте.
– Надо было семью создавать, – вслух, обращаясь к могиле старухи, еле слышным голосом вспоминает Залимхан. – После института меня отправили в соседнее селение. Покойная тетя Марият, наша уборщица, всегда благосклонно относилась ко мне. Так вот, подходит однажды после уроков ко мне и говорит: «Сынок, пора жениться. У твоих ровесников уже большие дети. Я тебе хорошую девушку подыскала, правда, она тоже, как и ты – круглая сирота. Но ты не думай, Зулейха – так ее звали – очень добропорядочная девушка. Хочешь я с ней поговорю?» Долго не думая, я дал свое согласие. Зулейха воспитывалась в семье дальних родственников. И мы с тетей Марият пошли к ним сватать ее. Честно признаюсь, Гюльселем, тогда я, моя старушка, не обратил никакого внимания на то красива ли она внешне, стройна ли… Мне было все равно, лишь бы добропорядочная была, а остальное… И родственники, и сама Зулейха дали согласие на наш брак. Потом…
– А потом случилось, то… Я приехал в свое родное селение подготовиться к свадьбе. И в тот же день, надо было этому случиться?!. Этот день на всю жизнь остался в моей памяти, и за сорок с лишним лет, что прожил я с тобой, моя старушка, именно тот день и тот твой облик всегда преследовали меня, – сухие губы старика опять задрожали, он еще крепче обнял надмогильный камень. – ты медленно с наполненным кувшином на плече поднималась по узкой улочке. Почему? Я до сих пор не могу понять, почему завидев тебя, незнакомую девушку, я замедлил шаг? Пытался посмотреть в твои глаза. Какие они? Но они были опущены. Ты как-будто не замечала меня. Вдруг из ниоткуда появился ветерок и бахрома твоей белой шали больно прошлась по моим глазам. Неужели настолько близко подошел я к тебе. Ты по-прежнему, будто не замечая меня, поправила платок и вошла в открытые ворота, прикрыв их за собой. А я не помню, как долго стоял за воротами, протирая увлажнившиеся и горящие после прикосновения твой бахромы глаза…
В тот же день я вернулся обратно в соседнее селение и сказал тете Марият: «Я передумал жениться на Зулейхе». И объяснил почему. Бедная женщина… Тетя Марият стояла посередине комнаты и причитала: «О, Аллагь! За что! За что Ты послал мне этого неблагодарного! Бедная, бедная сиротинушка Зулейха!.. Опозорили невинную сироту!... Ты думаешь, тебе, этакой сироте, у которого ни кола, ни двора мулла Гаджи отдаст свою дочку. Знаешь, какие приходили к Гюльселем свататься? Не дури, Залимхан, не позорь бедную сироту Зулейху, лучше женись на ней… Мулла Гаджи даже близко не подпустит тебя к Гюльселем».
«Так вот чья она дочка , – подумал я. – Гюльселем была в люльке, когда я уходил на войну».
– Нет, тетя Марият, – решительно сказал я, – или женюсь на Гюльселем или… ни на ком!»
– Твоя нога привыкла к лаптям, она в сапог не полезет! – прокричала вслед мне добрая тетушка Марият.
Но все обернулось не так. Твой отец несмотря на все слухи, оказался порядочным человеком. Да так оно и было. «Если дочка даст свое согласие, я не буду против», – прямо заявил он.
«Да…», – старик своими сухими искривленными пальцами беспрерывно протирал мокрый надмогильный камень. Немножко помолчав, он опять обратился к своей покойной старухе. – Ах, Гюльселем, я помню, хорошо помню ее проклятье. Она, Зулейха, стояла на пригорке. Ее красивые, большие, небесного цвета глаза, словно два кинжала протыкали мне сердце. Только в тот день я заметил насколько она красива, но мое сердце … Оно смотрело только на тебя, Гюльселем. Горящие красные губы на бледном лице Зулейхи шепнули: «Пускай твое сердце никогда не познает покоя и счастья, Залимхан…» Словно оба кинжала полоснули по моему сердцу. Я виноват перед ней, старушка»! – теперь Залимхан во всю рыдал. Его старческий, немощный плач будто разносился осенним ветром по всему кладбищу до самого аула. Он рыдал, не стесняясь, что его кто-то услышит.
– Да! Да, моя старушка, тогда я ей, уходящей ответил вслед: «Прости меня, Зулейха! Это Всевышний послал мне такую судьбу!» Но в ответ было молчание… Ее проклятье, всю жизнь ходило за мной по пятам. Если я не прав, скажи, Гюльселем, почему моя родная, ответь мне, почему наш один единственный сын оказался таким черствым по отношению к нам… Помнишь, что на третий день после свадьбы наша молодая невестка прямо при нашем сыне, при ее муже тебе сказала? «В доме две хозяйки не бывает… меня не стоит чему-либо обучать!» Через месяц они уехали в Россию, оставив нас с тобой одних. Какие они, наши внуки? Мы их только по фотографиям и видели. Только на третий день после твоих похорон приехал наш сын. Оправдался – мол, дел невпроворот…
Руки, простертые на могиле старушки, закрыл теперь уже еще более сгустившийся туман, был виден только силуэт одинокого старика, словно люлька, качавшийся из стороны в сторону…
– На сердце тяжело, горя много, уже и сил не хватает, чтобы встать и уйти в холодный дом, – шептал старик и в то же время перед его глазами на могиле появился какой-то свет, а в ушах звучало проклятье, которое говорило знакомым женским голосом: «Пускай твое сердце никогда не познает покоя и счастья, За-а-али-им-ха-а-ан!...» Весь продрогший, посиневший от холода старик медленно терял сознание у могилы своей старушки…

Жамиля Гасанова.